Юдоль - Сергей Малицкий

— Разве я смеюсь? — удивился Кай, стирая с лица улыбку. — Хотя да, смеюсь. Знаешь, это так странно — утолять жажду, которая не успела тебя измучить. Странно, но приятно. Да и в самом деле смешно, Ак поражен лихорадкой, а Наххан отправил жену и детей к брату в Ак, потому что там спокойнее. И чем дальше, тем спокойнее. Разве не смешно?

Они молчали всю ночь, покуда Кай работал веслами, чувствуя, как постепенно уходит боль из груди, которая первое время раздирала его стальными крючьями при каждом вдохе. Потом весь день. Берег был уже близко, маяк, правда, остался сзади, миновал его кораблик, пока сгущались сумерки, да Кай разомкнул замки и разобрался с лебедкой, что опускала лодку за борт. Только к вечеру видавшая виды скорлупка ткнулась в песок. Кай помог выбраться на берег Каттими, вытащил из лодки пику, ружье, мешки, посмотрел на уставшую, все время пути вычерпывавшую из рассохшейся лодчонки воду Каттими и подумал, что теперь каждая близость может оказаться последней. Неизвестно, что подумала девчонка, но, поймав взгляд охотника, она принялась расшнуровывать платье. Потом, когда дошло дело и до купания в холодной воде, и до костра из плавняка и вновь вернулось к тому, что купание предваряло, молчание наконец было нарушено. Внезапно залившись слезами, Каттими упала на согретый костром песок и запричитала негромко:

— Не хочу, не хочу, не хочу!

— Чего ты не хочешь? — удивился охотник.

— Не хочу, чтобы тот яд, который в тебя загнал Анниджази, подействовал. Не хочу, чтобы ты становился таким. Не хочу, чтобы ты смеялся оттого, что семья Наххана, скорее всего, погибла. Не хочу.

— Брось, — поморщился Кай. — Яд Анниджази, остатки его яда выжег огонь Агниса. Еще на пароме. Помнишь? Когда Эрха несла на нас эти вздувшиеся пузыри.

— Ты слышишь то, что говоришь? — испуганно вытерла она слезы.

— Да. — Он и в самом деле удивился. — Яд был выжжен во мне на пароме. А жажда моя совсем от другого. Сейчас ее нет, кстати.

Она молчала.

— Слушай, — охотник вздохнул, потому что какая-то муть поднималась в горле, тошнота, — давай говорить о чем-нибудь другом?

Каттими приподнялась, отбросила одеяло, не стесняясь охотника, стряхнула со спины, с татуировок, со шрамов над грудью песок, начала одеваться, проговорила негромко:

— Ты так ловко управлялся с замками на корабле, был раньше замочным мастером?

— Вором, — со смешком буркнул Кай. — Хорошим вором. Не в смысле воровской доблести, такой и не бывает, наверное, а по делу.

— Зря не воровал? — спросила Каттими.

— Только ради улучшения сноровки, — ответил охотник и поднялся. — Надо идти, до Хурная далеко.

— Может быть, поищем лошадей? — спросила Каттими.

— Нет, — Кай выудил из кошеля большую медную монету, — купим места на подводе.

Они оказались в Хурнае через неделю. На приморском тракте, где обозов было не так много, как в былые времена, выяснилось, что охотников желает заполучить на подводу всякий, и платить не пришлось, так что выбрали тот обоз, где можно было получить раз в день порцию наваристого супа. Вместо оплаты спутникам пришлось несколько дней выслушивать стенания возчика, что прежняя нечисть в окрестностях городов и сел вроде бы притихла, зато появилась новая, разгадать которую никто не может. Раньше хоть косточки от несчастных, попавших на зуб к Пагубе, оставались, а теперь ни косточек, ничего, а только одни рассказы, мол, видели такого и сякого, приделался, еле ноги унесли. А еще говорят, что скоро придет новая Пагуба, хлеще прежней, и навалится на города так, пока не сравняет их с холмами и оврагами, потому что все Пагубы от тати идут, а тати только и мечтают о том, чтобы каждого второго человека порезать на куски и съесть, а каждого первого просто убить. Ради потехи. Слушать было тяжело, Кай уже шептал молчаливой девчонке, что это обозные должны приплачивать охотникам или хотя бы паклю для ушей выдавать, но близ города клана Руки серебряную монету хозяину обоза все-таки оставил. Порция супа оказалась нелишней, в придорожных трактирах еды было негусто, а та, что имелась, сама готова была броситься на путников да выгрызть кошельки с их поясов. Да и хозяин обоза в последние лиги почти с надеждой оглядывал придорожные кусты, думал уже, наверное, что зря взял охотников попутчиками, — суп хлебали, лошадей томили, а пользы не принесли. Хоть бы одна тварь бросилась под их мечи.

В деревеньке на окраине Хурная Кай нашел селянина с подводой, который за мелкую монету с радостью согласился доставить двух странников, обвешанных оружием, на другую сторону города, к речной пристани, да не через столбы мытарей, а в объезд, по солончаковым холмам. Когда из-за увалов показалась гладь Хапы, Каттими прослезилась, да и Кай почувствовал, как защемило у него в груди, но не с той стороны, где побывала стрела туварсинского варщика клея, а левее. У пристани спутники наняли рыбацкую плоскодонку, которая спустила их к хурнайскому порту, высадив в затоне у маяка. Когда, бормоча благодарности за плату, рыбак отчалил от подгнивших мостков и переходов, Кай подхватил меха с водой и повел Каттими уже знакомой тропкой к укрытию, когда-то выручившему и Кая, и тех его близких, о судьбе которых он все чаще задумывался. Об одном думать не получалось в последние дни — о сказке, рассказанной Неку. Всякий раз, когда Кай пытался думать об этом, когда вспоминал сон с двенадцатью престолами, перед глазами вставала окраинная зенская улица и поющая девочка напротив дома, в котором он успел почувствовать вкус счастья. Эта девочка, которая оказалась в сказке Неку главной героиней, как раз и оборвала счастье Кая. Накликала беду. Обрекла ту, чье лицо стало понемногу сливаться в голове Кая с лицом Каттими, на гибель. Что ж получалось? Однажды та же самая поющая девочка накликала беду на двенадцать великих колдунов, на богов? Но если ее, и в самом деле кто-то убил из двенадцати, тогда все, что она делала потом с ними, со всем Теканом — это только месть? Но разве может мстить мертвый?

Голова раскалывалась даже от попыток соотнести одно с другим. К тому же какая-то муть поднималась внутри, тошнота не отступала, да и в глазах Каттими то и дело чудились слезы. Не улыбнулась она, во всяком случае, за последнюю неделю ни разу. Неужели и в самом деле что-то случилось с ним? Но что бы с ним ни случилось, разве может мстить мертвый?

Каттими остановилась, обернулась к Каю и спросила его:

— И все-таки, кто бы ее ни убил, почему она до сих пор бродит по дорогам Текана?

— Неку сказал, что она великая, — пожал плечами, насколько это позволяли меха с водой, мешки и пика с ружьем, Кай. — Значит, великие и умирают по-своему, не как обычные люди. Или умирают ненадолго. Или вовсе не умирают.

— Знаешь, — Каттими задумалась, — мне показалось, что этот купец…

— Неку, — поправил ее Кай.

— Наверное, — неуверенно кивнула девчонка, — или, как ты говоришь, пепел этого Неку… Он боялся смерти. Он храбрился, но он боялся смерти. И он что-то хотел сказать нам. Точнее, не так. Он сказал. Рассказал нам вот эту сказку. Зачем?