Малек - Джон ван де Рюит

Заговорился с Викингом и Евой об актерском мастерстве и театре и опять упустил Аманду. Извинившись, побежал к дому мистера Картрайта, но свет в ее окошке уже погас, а я не решился будить старого учителя биологии и его жену, которая славилась своим злобным нравом.

Есть песня из «Моей прекрасной леди», как раз подходящая к случаю. Что-то про улицу, где она живет… Но я не смог вспомнить и поскакал обратно в спальню, насвистывая «Я готов на все».

07.30. Сегодня уже старшеклассники выстроились в очередь, чтобы пожать мне руку. Червяк приготовил мне кофе, пока я точил его карандаши, и задал мне кучу вопросов о пьесе. Он очень гордится тем, что Оливер — его раб. Позднее я слышал, как он хвастается перед Джулианом и Гэвином, старостой, что живет под лестницей, что у него самый знаменитый раб во всей школе.

Даже Щука сегодня не пытался меня пнуть и даже ни разу в меня не плюнул.

23.30. Сегодня в середине второго акта какая-то женщина из зрительного зала встала, вскарабкалась на сцену и зашагала по направлению к хористам. Мы продолжали петь, а рабочий сцены отвел несчастную за кулисы. Оказалось, это мама Ричарда ван Зила, которая лечится от припадков. Увидев, что ее сын одет в лохмотья и просит милостыню, она не выдержала и решила ему помочь. У меня такое чувство, что куда я ни пойду — психи всегда рядом.

Милли и Аманда медленно шагают к полям, избрав обходной путь к дому. Держась за руки, они поют дуэтом, но не выдерживают и начинают хихикать. Ночь темна, вокруг густой туман.

Аманда: Знаешь, Милли, по-моему, я тебя люблю.

Милли: А я точно знаю, что тебя люблю. Я полюбил тебя с самого первого дня.

Аманда: На тех ужасных танцах? Ну ничего себе!

Милли: Я тебя увидел и сразу подумал — вот это да!

Аманда: А я тебя увидела и подумала — ну что за задохлика они выбрали на роль Оливера!

Они смеются, в основном она.

Аманда: Знаешь, на сцене с тобой действительно что-то происходит. Когда ты поешь, зал замирает. Они словно ждут, что ты ошибешься, что голос сорвется хоть чуть-чуть. Но он не срывается. Ты поешь идеально.

Милли: Спасибо.

Аманда: Не задавайся. Скоро он у тебя сломается и станет грубым, как у всех, — будешь вынужден до конца дней петь в душе.

Милли: Не очень-то меня это расстроит.

Аманда: Зато расстроит остальных.

Тишина. Ветки наверху шуршат: счастливая парочка потревожила спящих птиц. Вдруг он чувствует, что что-то изменилось. Она смотрит на него. Он поднимает голову — точно мотылек летит на пламя — и смотрит в ее прекрасное лицо.

Аманда: Ты знаешь, что мы никогда не сможем быть вместе?

Милли: (потеряв дар речи) Шшш… что?

Аманда: Ты меня слышал.

Милли: (с гулко бьющимся сердцем) Но почему?

Аманда: Ты знаешь почему, мой милый. И всегда знал.

Милли: Знаю?

Аманда: Разумеется. Спокойной ночи, сэр Оливер. (Целует его.) Оставь меня пока в покое — мне нужно время подумать.

Он смотрит ей вслед с открытым ртом, пытаясь что-то сказать. Но ничего не выходит. Она исчезает во тьме.

Брожу по школе как неприкаянный, не замечая даже своих поклонников. После обеда засыпаю, но снятся одни кошмары. Я уничтожен событиями вчерашнего вечера; если бы можно было перемотать их обратно на два дня, нажать паузу и так и оставить! На улице холодно и серо. Оборачиваю шею шарфом, пытаясь укрыться от жестокого враждебного мира.

20.00. Сегодня моя игра была вялой, как тарелка овсянки без соли, сахара, молока и масла. Голос звучал безжизненно, и пел я невыразительно. Все равно что жевать картон два часа. Смех, аплодисменты, объятия — все отскакивало от меня, словно меня заколдовали. Аманда улыбалась, но как-то отстраненно. Что может быть хуже, чем видеть, как самая прекрасная девушка на свете от тебя ускользает?

07.00. Я возродился, как феникс из пепла! (Не знаю, что это за феникс такой, но выражение мне нравится.) Будь я проклят, если какая-то девчонка (пусть даже шикарная, умная, идеальная девчонка) испортит мою неделю славы! Будь я проклят, если мое последнее выступление из-за нее не будет блестящим! К тому же сегодня приедут мои предки, и я просто обязан их впечатлить.

17.00. Весь день наблюдал за школьными соревнованиями по легкой атлетике, в которых почему-то участия не принимаю. Похоже, за последнюю неделю я совсем отстал от школьной жизни. Куда бы я ни пошел, за мной везде следует толпа новых друзей и прилипал. Популярность дается мне довольно легко. После забега на стометровку Геккон отвел меня в сторонку и спросил, не обижусь ли я, если он пригласит на свидание Кристину. Я похлопал его по спине и ответил, что буду даже рад, если он меня от нее избавит. Геккон вздохнул с огромным облегчением и признался, что вчера вечером они целовались! Я думал было рассказать ему об Аманде, но решил не афишировать пока эту историю, на случай если феникс приползет обратно в костер или откуда там они появляются. Снова хлопнув Геккона по спине, я поздравил его с первым поцелуем. Геккон засиял от гордости, мы вместе зашагали к нашему корпусу… и увидели Кристину с Грегом Андерсоном, которые шли к бассейну, держась за руки. Геккон посмотрел в другую сторону и притворился, что их не видит.

20.00. Финальный спектакль начался. Все участники выкладывались на сто процентов и даже больше. Выйдя на сцену, я сразу начал высматривать в зале своих родителей (билеты они забронировали еще в марте). И чуть не вскрикнул от ужаса, увидев их в первом ряду. Все мои слова начисто вылетели у меня из головы, когда я увидел, кто сидит с ними рядом. Светлые волосы, голубые глаза, прекрасна, как никогда… Русалка! Она улыбнулась своей чудесной улыбкой. О боже…

Я снова вспомнил слова. К счастью, это была общая песня, которую пел весь хор, поэтому я не опозорился на всю школу. Сосредоточившись, я снова представил, что нахожусь в старом Лондоне, и выступал хорошо, как никогда раньше. Как и следовало ожидать, мои родители отличились. Папа чихал или громко сморкался в платок во время всех пауз. Потом предки подумали, что пьеса кончилась, вскочили и начали хлопать и кричать «бис! бис!», хотя то была лишь середина второго акта. Но сегодня я был непробиваем. Меня ничто не могло и остановить и заставить испытывать стыд или смущение. Я был преисполнен гордости и абсолютного счастья.

Когда я наконец спустился в зал, мама, папа и Русалка были все в слезах. Они обнимали и целовали меня столько раз, что вскоре я был весь в помаде. Русалка так долго липла ко мне, что я уж побоялся, как бы не пришлось отрезать ее скальпелем. Она вернулась (и я имею в виду не только из Англии). Вернулись ее жизнелюбие, блеск в глазах, энергия, красота.