Черная башня - Луи Байяр

— Что забавно, — Видок обводит пальцем контуры букв, — использованная бумага — от Бруме. Уверен, вам знаком этот магазин, Эктор. Весьма почтенная фирма, они расположены неподалеку от Медицинской школы. Но, видите ли, когда я продемонстрировал месье Бруме данный конкретный образчик его товара, он впал в полную растерянность.

— Но почему?

— «Удивительное дело, — сказал он. — Бумага старинная, но вот водяной знак… бумагу с таким водяным знаком мы стали выпускать недавно, меньше года назад». О да, он был абсолютно уверен. Он сам зарегистрировал этот водяной знак не далее как в сентябре.

Видок касается пальцем края бумаги, мягким жестом отталкивает листок.

— Ну и задали вы мне задачку, Эктор. Ваш отец скончался… прошло больше полутора лет с тех пор, верно? Может, я что-то упускаю, но приходится заключить, что наш документ… не хочется говорить жестко, но большинство людей назвали бы это фальшивкой. — Он сопровождает свои слова медленным кивком. — Да-да, кто-то, по-видимому, преловко над нами подшутил. И, разумеется, такой человек, как я, обязан задаться вопросом: кто?

Он постукивает мундштуком трубки по переносице. Раз, другой.

— Вчера ночью, — продолжает он, — мне, что неудивительно, не спалось. Тогда я предпринял мысленную попытку нарисовать портрет нашего шутника. Я подумал, что, кем бы ни был этот человек, он должен иметь… скажем так, обширный опыт копирования почерка вашего отца. Возможно, у него за плечами годы практики. Так что в итоге он способен писать как ваш отец, когда угодно, хоть во сне. И еще он… предполагаю, он был искренне убежден в том, что Шарль — пропавший дофин, и знал, что для окончательного признания недостает одного-единственного вещественного доказательства. По-видимому, этот человек задался вопросом: «Какая у Шарля Рапскеллера есть особенность? Ага, родинка на ноге!» Думаю, он заметил ее, — Видок негромко прокашливается, — когда помогал Шарлю снимать сапоги. Оставалось лишь подсунуть поддельную бумажку в дневник, и дело в шляпе. И все эти действия — я убежден, Эктор, — совершались абсолютно от чистого сердца. С самыми, что ни на есть лучшими намерениями. Этим человеком двигало желание восстановить справедливость.

Кончиком пальца я соскребаю осадок с внутренней стенки бокала. Кладу в рот и едва не выплевываю.

— Интересная теория, — замечаю я.

— Да уж, сегодня у меня прямо-таки день теорий. Жаль только, что ни одна из них не доказуема. Господи боже! За разговорами я забыл, зачем пришел.

Покопавшись в бумажнике, он извлекает еще один документ и раскладывает передо мной на столе.

— Что это? — спрашиваю я.

— Мое собственное сжатое изложение событий. Я записал все, начиная с… ммм… гибели месье Леблана. Поймите правильно, этот отчет предназначен не для широкого использования, а сугубо для меня. Я подумал, Эктор, поскольку вы принимали в деле самое непосредственное участие, то вам имеет смысл просмотреть мои записи. Почитайте, и если все верно, — рукой в перчатке он касается последней страницы, — подпишите, если не возражаете, здесь.

Взяв первую страницу, я пытаюсь читать, но буквы никак не желают складываться в слова.

— Примерно так я все и запомнил, — выдавливаю я.

— Вы уверены? Не стоит ставить свое имя под чем-то, в правдивости чего вы сомневаетесь.

Затолкай в эту комнату хоть сотню свидетелей — ни один из них не услышал бы в его словах скрытый смысл. Но я слышу.

— Я уверен.

— В таком случае большое спасибо. У вас найдется перо?

— На письменном столе.

— Ах! Вот и оно. И чернила свежие! Здесь у вас все такое новое.

Поставив передо мной письменные принадлежности, он — кто знает зачем — отворачивается. Я бы решил, что из милосердия, если бы не спина: каким-то образом она настораживает больше, чем выражение его лица. И, скользя пером по бумаге, я чувствую это — в каждой букве и каждом росчерке.

— Готово? — певуче вопрошает он.

Видок с непроницаемым лицом изучает подпись. Закончив, кладет рядом с листком записку отца. Некоторое время сравнивает документы. Потом, кивнув, убирает все в бумажник.

— На этом, пожалуй, можно закончить, — спокойно произносит он.

Он уже почти у самой двери, когда ко мне возвращается дар речи.

— Шеф!

Одно-единственное слово как будто создает вокруг нас особое пространство. Я впервые обращаюсь к нему так.

— Зачем вы взяли меня с собой?

— Взял куда?

— В Сен-Клу. Я ведь не был вам нужен. Вы понимали, что я буду только путаться под ногами. И вообще — почему вы с самого начала решили привлечь меня к расследованию?

В его глазах можно прочесть многое. Там и сожаление, и насмешка, и грусть. И что-то наводящее на мысль о ярости.

— Это как с любым путешествием, Эктор. В компании оно проходит веселее. — Видок нахлобучивает шляпу. — А теперь, думаю, оно закончилось.

Он по-прежнему стоит в дверях. И вдруг, на долю секунды, я вижу Видока совсем другим: в лохмотьях Барду, колючего, недоверчивого. Но тут же на место возвращается сегодняшний Видок, гораздо более мягкий, и в его глазах, вопреки ожиданиям, загораются искорки смеха. Откинув свою массивную голову, он разражается громоподобным хохотом.

— Слава богу, вы не так невинны, как кажетесь!

И исчезает.

Через два дня я получаю приглашение от супруги бригадного генерала Бизо. Последние события научили меня с некоторым подозрением относиться к письмам светских дам, и мои сомнения отнюдь не рассеиваются, когда упомянутая дама, вдова шестидесяти двух лет, долго и в подробностях описывает мне состояние своих бедер. В заключение она, придвинувшись, гулким баритоном вопрошает:

— Итак?

— Итак что, мадам?

— Я надеялась, доктор, вы соблаговолите высказать свое мнение относительно моего ревматизма.

— Ну конечно…

— А если конкретнее, то не могли бы вы найти для меня место в своем расписании?

— В моем?..

— Ну же, доктор, не кокетничайте! Весь Париж уже знает. Вы совершаете невероятные исцеления.

Очень осторожно, чтобы не пролить, я ставлю чашку на стол.

— Прошу прощения, мадам, но откуда вам это известно?

— Как откуда, от герцогини Ангулемской! Не далее как вчера она пела вам такие дифирамбы…

Проходит неделя, и благодаря приглашению в Тюильри я получаю возможность засвидетельствовать личную благодарность моему доброму ангелу, герцогине — но она не в настроении. Единственное, что ее интересует, это не получал ли я вестей от Шарля. Из последнего его сообщения следует, что они задержались в Гавре и потому отправятся в Америку не тем кораблем, которым планировалось, а следующим. После этого писем не было.