ПЗХФЧЩ! - Всеволод Бенигсен

Е. задумалась. Потом, видимо, решив, что на нет и суда нет, снова впилась в меня губами. Так мы простояли довольно долго.

— Неудобно как-то перед Андреем, — сказал я, мотнув головой в сторону открытого окна, за которым в компании полупустой бутылки текилы сидел фотограф.

— Ты прав, — кивнула Е.

Глаза у нее смотрели куда-то то ли мимо, то ли сквозь меня, и я только сейчас понял, насколько она пьяна.

Мы вернулись внутрь и принялись добивать текилу. Андрей пил тоже, но хмуро и без удовольствия, видимо, потому, что начал чувствовать себя немного лишним. Мне стало неловко перед ним. В своей жизни я довольно часто оказывался на его месте и прекрасно помнил это ощущение. Мне не хотелось его обижать. Он мне ничего не сделал. Более того, к Е. я не испытывал той горячей любви, которую наверняка испытывал он. Получалась все та же абсурдная несправедливость, которую я с детства не переваривал. Только теперь я лично принимал в ней участие. И меня от этого коробило. Но не мог же я заставить Е. пойти целоваться не со мной, а с ним! Правда, если бы так случилось, я бы тоже страдал. Но все-таки не от любви, а от задетого самолюбия.

Через какое-то время мы с Е. снова вышли на улицу и проторчали там минут двадцать, целуясь и обнимаясь. Когда мы вернулись, Андрея не было — он ушел спать в свою комнату.

— Обиделся? — спросил я у Е.

— Не знаю, — пожала она плечами.

Я тут же полез ей под майку. Она слегка отстранилась.

— И что будем делать?

Вопрос в такой недвусмысленной форме поставил меня в тупик. Выпили мы столько, что я совсем не был уверен в своих мужских силах.

— Андрей же рядом спит, — прикрылся я не подозревающим ничего фотографом на всякий случай.

— Да, — хихикнула Е. — Неудобно получится, если он не спит и нас услышит.

— Или увидит. Мало ли — в туалет ему захочется.

Мы снова стали целоваться и незаметно оказались на ее кровати. Я стал стягивать с нее трусики, но тут она вырвалась.

— Нет, как-то неудобно. Я ему с утра в глаза не смогу смотреть. Подожди.

Е. встала и пошла, слегка пошатываясь, куда-то к своим вещам. Краем глаза я увидел, что она достала презерватив. Потом она подошла ко мне и, поцеловав в губы, сказала:

— Пойдем пройдемся во двор.

— Слушай… ну… на улице… ну, как-то это…

Она заметила, что я смотрю на торчащий из ее кулачка краешек презерватива, и вдруг почти по-детски смутилась.

— Да, это я чего-то того… глупость, наверное… ну, прости.

— Да ну при чем тут «прости»! Просто мы столько выпили… Я как-то это по пьянке не очень люблю… Да еще на улице… Ты меня, наверное, возненавидишь завтра.

— Да нет, — пожала она плечами и кинула презерватив обратно в сумку.

Потом улыбнулась.

— Вообще-то ты прав. Я реально пьяная сейчас. Пойдем выкурим по сигарете?

* * *

Стемнело. Я сидел в уличном кафе, ел пиццу и читал «Пацанские рассказы» Прилепина. Чувствовал я себя довольно паршиво. Днем мне пару раз звонила Е. Я не взял трубку. Она прислала СМС. Я на него не ответил. Не знаю, почему. Видимо, в наших плавающих отношениях мне хотелось какой-то конкретики, и для этого я выбрал, конечно же, самый детский способ — то есть проверить, будет ли она волноваться за меня и будет ли ей меня не хватать. Днем раньше мы расстались как-то совсем глупо. Мы шли с пляжа втроем. Она и Андрей пили пиво, были навеселе и все время ржали. Я был трезвый и злой. Я не ревновал, просто чувствовал себя лишним. Как Андрей в наш первый совместный вечер. В какой-то момент мы стали искать автобус, который довез бы нас с пляжа до города. Я впрыгнул в какую-то маршрутку, ожидая, что они зайдут следом. Но они не зашли. Я стал искать их глазами и не нашел. Двери закрылись, и машина тронулась. Позже оказалось, что они подумали, будто я сам решил оторваться от их компании. Обычное недопонимание — не более того, но мне было неприятно. Усложнялось это тем, что у нас с Е. за всю неделю так ничего и не было. Возможно, я был не слишком настойчив, а она, чувствуя мою неуверенность, больше не хотела проявлять инициативу. Хотя, когда встречались, мы вели себя как любовники. Целовались, обнимались и все такое.

Тем же вечером я напился в баре и провел полночи, болтая с каким-то американским военным, которого непонятно каким ветром по пути из Афганистана в Америку занесло в Одессу Музыка громыхала так, что я с трудом слышал самого себя. Из всей длинной речи американца я разобрал только то, что в Афганистане (где он стоял на блокпосту) ему понравилось, в Ираке (где он воевал) ему понравилось, в Ленинграде (где он был туристом еще в советские времена) ему понравилось и в Одессе ему тоже нравится. Такой всеобъемлющий позитивный настрой. Утром я проснулся с головной болью. На моем дисплее уже было несколько СМС от Е. с вопросами типа «где ты?», «почему не отвечаешь?» и пр. Последним было СМС о том, как они замечательно провели время в каком-то замке и так далее. Я хотел ответить, но никак не мог решить, какого содержания должно быть СМС. Я набрал текст: «Проснулся на пляже, денег нет, башка трещит, вокруг меня какие-то люди, которые уверяют, что они — мои друзья». Но стер его из-за очевидной глупости, натужного юмора и неправдоподобности. В итоге решил ничего не отправлять. Какая-то детская обида. Ну, подумаешь, в замок какой-то без тебя съездили. Но это мое подростковое упрямство было сильнее разума. Прошел день. Мой предпоследний полноценный день в Одессе. Я сидел в кафе, ел пиццу и читал рассказы Прилепина. Герои всех рассказов, как водится, много бухали. При этом, если не считать главного героя, которого можно было бы назвать интеллигентом (ну, хотя бы в первом поколении), остальные были либо не шибко умными полумаргиналами, либо отсидевшими зэками, либо солдатами. Читая, я никак не мог понять, что меня так раздражает в их «прямой речи» или, проще говоря, диалогах. Понял, когда за соседний столик «приземлились» две девушки самого что ни на есть народного происхождения. На головах у них были банданы, на ногах шлепанцы. Плюс коротенькие топики и трусики. Явно только что с пляжа. И судя по загару и выговору, местные. Они заказали по «пивасику». Та, что была помоложе (уже сильно навеселе), повернулась ко мне.

— Слушай, угостишь сигареткой?

Я протянул пачку. Она вытянула две и, мило улыбнувшись, добавила:

— Та хули ты там сидишь? Садись к нам!

— Не трогай человека, — сказала вторая.

— Не ебет, — чеканя каждую букву, огрызнулась первая.

Тут я понял, что меня так раздражало в книжке, которую я держал в руке. Этим коротким диалогом девушка за пару секунд полностью опровергла глубокую убежденность Прилепина, что простые солдаты и зэки употребляют исключительно добродушный сленг, а если и произносят «бляха-муха» (всего два раза за всю книжку), то, видимо, мучительно преодолевая природную интеллигентность и краснея от собственной грубости.