Самая долгая ночь - Грег Кайзер

Сжимая рукой «вельрод», он ждал, когда толстяк подойдет ближе и ткнет в нее пальцем. Но он этого не сделал, лишь посмотрел правее, вдоль шеренги.

— Nee, jij bent het niet, he meisje,[18]— произнес он, снова глядя на Реку. После чего двинулся дальше, к другому вагону. А еще через пять минут вновь раздались крики, поезд дал гудок, и их всех вновь запихали внутрь состава.

— Ее здесь нет, — сказал де Гроот, возвращая Пройссу фотографию.

Боль в висках и во лбу была подобна прикосновению раскаленного до красна железу. Кейпер негромко кашлянул.

— Пятнадцать минут давно прошли, гауптштурмфюрер. Либо поезд трогается сейчас, либо я буду вынужден позвонить в Гаагу и просить дальнейших инструкций, — произнес начальник вокзала. Пройсс отметил про себя, что кадык его наконец успокоился. Кейпер все-таки нашел в себе мужество и взял себя в руки.

Пройсс обернулся к де Грооту.

— Я намерен сопровождать состав до Вестерборка.

Кто знает, вдруг эти евреи планируют пробраться на поезд где-нибудь по пути следования, на каком-нибудь перегоне, где поезд замедляет ход? Нельзя исключать вероятности того, что после поимки коротышки Йоопа их планы изменились.

— Пусть ваши люди сядут в последний вагон, а потом найдите командира бригады охранников. Мне нужно, чтобы на подножке каждого вагона стояло по часовому. Так ему и передайте.

Затем настала очередь Кремпеля.

— Идите, приведите подполковника. Передайте ему, что мы отправляемся. Пусть он садится вместе со мной в локомотив. После чего садитесь в вагон с охраной. Вы лично и ваши люди.

Шарфюрер отсалютовал и поспешил по опустевшему перрону к зданию вокзала, у дверей которого одиноко стоял Гискес.

— Поезжайте на моей машине в Вестерборк! — рявкнул Пройсс де Грооту. — Надеюсь, вы знаете дорогу?

Лицо голландца осталось невозмутимым. Он утвердительно кивнул. Пройсс прошел по платформе, мимо груд брошенного евреями багажа. Дойдя до тяжело дышащего паром локомотива, он ухватился за перекладину короткой лестницы и поднялся в кабину, чем привел в замешательство машиниста в засаленном комбинезоне, покрытого слоем сажи кочегара, а также грязного парня, по всей видимости, тормозного механика.

— Еду с вами до Вестерборка, — сообщил он растерянному машинисту. — Ни в коем случае не замедляйте хода. Весь путь до Вестерборка идите на максимальной скорости, какая только возможна. Если только сбросите скорость, — будь то из-за телеги, состояния рельсов, полустанка, или даже если у какой-нибудь бабенки нога застрянет стрелке, — обещаю вам, что и вы сами, и ваши дети растворятся в утреннем тумане без следа.

Машинист едва заметно кивнул. Он был слишком напуган, чтобы спорить с немцем, и положил руку на регулятор. В локомотив вскарабкался Гискес, и состав сдвинулся с места и медленно пополз вдоль перрона. Пройсс вновь сунул фотографию в нагрудный карман. Локомотив тем временем тащил за собой вагоны из-под стеклянной крыши вокзала, навстречу легкому весеннему дождю.

Вагон нещадно качало и бросало из стороны в сторону на поворотах, сталь визжала, ударяясь о сталь. Река сидела, сжимая в своей руку Леонарда, ту, что с двумя плохо зажившими шрамами. Две красные полосы, параллельные, как железнодорожные рельсы.

Амерсфоорт, Хардервейк, Цволле, Меппель пронеслись за окном один за другим. Следующая станция, если судить по промелькнувшему в окне указателю, Хоогевеен. После него идет Хоогхален, затем Вестерборк. Еще полчаса при такой скорости.

Сердце по-прежнему паровым молотом стучало в груди, хотя и не так гулко, как тогда, на перроне, или даже после того, как локомотив дал гудок, и состав, дрогнув, пополз прочь от вокзала.

Детектив-голландец посмотрел ей в глаза, однако не вывел ее из строя. Он вообще не стал ничего делать. Никого не позвал, хотя вполне мог бы докричаться до того офицера СД с холодными, пронзительными глазами, который в тот момент проверял пассажиров хвостовых вагонов.

— Это ведь не ты, малышка? — вот и все, что он тогда сказал.

Локомотив снова прогудел — два коротких гудка, и они на всех парах пронеслись мимо переезда. Река чувствовала плечо Леонарда рядом со своим. Ее пальцы переплелись с его пальцами. Она чувствовала исходивший от его плаща легкий запах американских сигарет, и запах этот вселял в нее чувство безопасности.

Свободную руку Река положила на пальто и нащупала очертания листа бумаги, который она, аккуратно сложив, сунула во внутренний карман. Тогда, на чердаке, она еще не закончила свой набросок, однако и его было достаточно, чтобы увидеть ту печаль, что она вложила в глаза портрета. Его глаза. Просто удивительно, как они из молочно-серых порой становились почти черными. Достаточно того, подумала она, что ей в руки попал карандаш. Если учесть, что ни карандаша, ни тем более кисти, она не держала в руках с пятнадцати лет. Она закрыла глаза и постаралась вспомнить, как Леонард выглядит на ее портрете.

Затем открыла их и посмотрела на него. Такой мужчина, как он, ей в жизни встретился впервые. Может, все американцы такие? Сильный, мужественный, гордый? Какой свирепый у него был вид тогда, на польдере, когда ей казалось, что он вот-вот нажмет на спусковой крючок пистолета. Нет, ему наверняка было страшно, тогда всем было страшно, но он был готов воспользоваться им. Прости меня, папа, мысленно сказала себе Река, но Леонард никогда бы не сказал, что все, нам всем конец, после того, как выкрикнули его имя, чтобы отправить в расход. Он бы стоял за себя до самого конца.

А поскольку они сидели, тесно прижавшись друг к другу словно любовники, при этой мысли Река даже слегка покраснела, и в принципе нетрудно было представить, что другие пассажиры в их купе — обыкновенные путешественники, то она склонила голову ему на плечо. Этот поезд вполне мог идти в Брюссель или в Копенгаген, и она могла ехать туда провести выходные дни вместе со своим возлюбленным.

— Поцелуй меня, — прошептала она Леонарду, однако, не решаясь поднять головы, чтобы заглянуть ему в глаза.

Он положил ладонь ей на щеку, рядом со шрамом и повернул ее голову к себе. Река закрыла глаза. В эти мгновение Аннье исчезла из ее внутреннего взора, а сердце, хотя и продолжало биться бешено в груди, но теперь уже не от страха. Леонард поцеловал ее в губы, его рука погладила ее шрам. Затем он скользнул ладонью ей на шею, прижимая ее к себе, и по плечам тотчас пробежал холодок. Губы ее раскрылись навстречу ему, кончики их языков соприкоснулись раз, другой. Голова пошла кругом, а она все сильнее и сильнее отвечала на его поцелуй. Нога ее задрожала, но Леонард так и не оторвался от ее губ.

Словно в полусне она услышала, как кто-то в купе сказал:

— Mewrouw, dat is niet gepast, mewrouw?[19]