Грешная женщина - Анатолий Афанасьев

— Ночью Москву не узнаешь, — вздохнул Вдовкин. — А когда-то тут было весело. Помнишь, Саша?

— Когда-то не все были идиотами.

На такси они доставили Селиверстова домой, а сами поехали ночевать к матушке Вдовкина. Вдовкин отпер дверь своим ключом, провел Таню на кухню и поставил чайник. Разговаривали шепотом и старались не шуметь, но все равно потревожили Валентину Исаевну. Она вышла на кухню простоволосая, старенькая, в линялой ночной рубашке. Ничуть не обеспокоенная поздним сыновьим вторжением.

— Нынче тебя ждала, Женек! Днем видение было. Я ведь днями отсыпаюсь, а ночью так и брожу из угла в угол. Помнилось, будто мышонок ширкнул под холодильник. Я и догадалась, придешь, придешь… А это кто с тобой, познакомил бы.

— Это моя новая жена, мама, — сказал Вдовкин. — Зовут Таня. Тебе понравится.

Чай пили втроем.

— Вы уж извините меня старую, — церемонно заметила Валентина Исаевна. — Но никак я не пойму. У Женечки вроде есть одна жена, Раиса. Теперь, стало быть, будет две? Как бы Петечку, покойного, не потревожить.

— С прежней женой я развелся, мама, — напомнил Вдовкин. — Но хоть бы и две, ничего особенного.

— Вы меня еще раз извините, Таня, но как Петечку схоронили, у меня в голове кавардак. Могу и перепутать что-нибудь. Раиса давеча забегала, не упомянула об этой перемене. Может, постеснялась. Ее не угадаешь. Она хоть хохочет, а отвернешься, завоет. Честно говоря, опасаюсь за ее здоровье. Ты бы поберег ее, сынок.

— Поберегу, мама.

Валентина Исаевна со смущенной улыбкой обернулась к Тане.

— Еще привыкнуть надо, чтобы сразу две жены. Вы уж не сердитесь, Таня, на старуху. Иной раз сердимся понапрасну, портим друг дружке нервы и жизнь губим пустяками. Спохватишься, да поздно. Все родные в могилке лежат. Вы по профессии кем работаете?

— Вообще-то я педагогический закончила, — сказала Таня, — но сейчас устроилась в одной фирме.

— Это уж, видно, так и надо. Женечка вон тоже был знаменитый ученый, а нынче неизвестно кто. Не нами заведено. Да было бы здоровье, остальное приложится. Дак я вам вместе, что ли, постелю, на тахте?

— Сами постелем, мама. Иди ложись.

— Чего ложиться, утро скоро. Вы бы пожили у меня, сынок. Хотя бы с недельку. Худо одной, упаси Бог!

— Чего ты боишься, мать?

— Как же чего? Шелохнется в трубе, у меня душа в пятках. Он ведь не ушел никуда, поблизости бродит.

— Так ты отца боишься?

— Тебе отец, мне муж. Ты того, что я, не знаешь про него. Думаешь, любил меня? Не-ет. Тебя любил, да. Дом свой в деревне любил. Надо бы туда прибраться съездить, а, Жень? Давай завтра съездим? Хоть порядок наведем. Да я бы там, пожалуй, осталась на лето. Плохо ли! Сороковины отметим — и поеду. Тут я кому нужна? А туда все заглянете на клубничку да на смородинку. Бывала на нашей дачке, Таня?

— Нет, не была, — Таня соврала легко, как на цветок подула.

У Вдовкина поперек живота пополз холодок.

— С чего ты взяла, мать, что он тебя не любил? Ну с чего?

Валентина Исаевна глядела на него со слезами.

— Кабы любил, разве оставил бы одну? Никогда не прощу! На том свете припомню. Беглец долгорукий, трус, предатель!

Когда улеглись на просторной тахте, потушили свет, укрылись тонким одеяльцем, сон долго не шел. Лежали как плыли через озеро на хлипком плоту.

— Кто я есть? — спросил в темноте Вдовкин. — Если разобраться, обыкновенная тля. Пробу негде ставить. Наверное, напрасно ты со мной связалась. Тебе бы Селиверстова в мужья.

— Может, и напрасно, — сказала Таня. — Но теперь уж чего сокрушаться.

9

На Серго накатила сенная лихорадка. Он загнал Доната с девочками в детскую и велел им оттуда не высовываться. Утешал жену, отпаивал горячим красным вином, но зубами, помимо воли, выстукивал неумолчную дробь. Наташу свалили у двери на коврик, беспамятную. Кто-то позвонил — и убежал. Серго отомкнул запоры, распахнул дверь — и увидел предзакатные глаза жены, глядящие с коврика с собачьей мольбой. Пока не прибыл врач, она рассказала, что смогла. Про звонок Елизара Суреновича, про то, как приехала какая-то бабка с подарками, вызвала по телефону на улицу. Но подарков Наташа не получила. Ее запихнули в машину, завязали глаза и отвезли на какую-то квартиру. Она отбивалась, кричала, но ей сунули в нос мокрую вату, и она отключилась. На квартире ее три часа подряд (ей показалось, трое суток) насиловали два зверя в человеческом обличье. Потом…

— Что еще? — спросил Серго, выбив зубами чечетку.

— Бабка в машине шепнула на ухо: «Привет тебе, детка, от Алеши Михайлова!» Больше ничего.

Серго немного подумал.

— Ты уверена, что по телефону с тобой разговаривал Елизар Суренович?

Наталья Павловна не могла быть уверенной, потому что раньше не слышала его голоса.

Врач, некто Руслан Полуэктов, которого Серго года два как прилично подкармливал, попросил хозяина оставить его с пострадавшей наедине, побыл с ней полчаса, вышел в гостиную и, глядя в пол, глухо обронил:

— Надо бы госпитализировать, Сергей Петрович.

Серго и ему продемонстрировал приступ зубной лихорадки, однако врач много всего навидался в своей медицинской практике и не обратил внимания на причуду богатого человека.

— Дома отлежится, — сказал Серго. — Сделай, пожалуйста, чего надо, и пришли сиделку.

После мощного укола Наталья Павловна беззаботно уснула. Серго выпустил на волю детей, самолично накормил их, проследил, чтобы они как следует почистили зубы на ночь, и рассовал по кроватям. Все это время он напряженно обдумывал свое положение. Оно было двусмысленным. Он ни на секунду не поверил, что всю эту бодягу затеял Благовестов. В этом не было никакого резона. Да если бы и был какой-то резон, если бы, скажем, старик заимел на него зуб, то зачем бы ему размениваться на такую мелочевку. Не тот масштаб. Он просто послал бы к нему человека с ружьем. Такой вариант, разумеется, теоретически всегда был возможен. Старик сильно похужел, сосудики лопаются, песочек из задницы сыплется: вполне может поверить какому-нибудь навету и сгоряча… Но умыкать жену, тешиться с ней и возвращать в назидание мужу — это все из какой-то киношной чернухи. Рассудок Серго отказывался это принять.

С другой стороны, зачем Кресту измышлять всю эту пакость? Деньги-то он уже получил, выдавил, и опять же — не его почерк. Как у большого художника, у каждого крупного авторитета есть свой стиль, которому он изменить не может, если бы и захотел. Алешка Михайлов непредсказуем, да, но в озорстве, в дурости, в отчаянности, но никак не в расчетливом изуверстве. Чего за ним не водилось, того не водилось. Если бы ему понадобилась чья-то жена, он бы сам с ней совладал, без помощи наемных огольцов. В этом Серго не сомневался, как не сомневался и в том, что какой-то азартный, неустановленный пока враг бросил ему вызов и он обязан этот вызов принять или скрыться, уйти в тень, навсегда покинуть столь милые сердцу, нехоженые тропы крутого бизнеса.