Индустриализация - Вадим Юрьевич Нестеров

Мне хотелось бы подсмотреть изменение мозговых извилин, душевную судорогу среднего рапповца, читающего постановление от 23 апреля. На протяжении отрезка времени, нужного, чтобы прочесть пятнадцать строк газетной печати, человек этот должен превратиться в собственную противоположность, сгореть и родиться из пепла готовым к тому, чтобы говорить, утверждать, признавать, предлагать обратное тому, что он говорил десять лет подряд и еще тому назад две минуты.

На прениях по докладу Слонимского о поездке в Москву М. К., обращаясь к рапповцам, простодушно сказал:

— Побываете вы теперь в нашей шкуре, увидите, каково перестраиваться».

Как вы наверняка догадались, акции Авербаха и его компании падают стремительным домкратом, и в письме Горькому бывший предводитель разогнанной ассоциации жалуется:

«Оргкомитет, (имеется в виду Оргкомитет по созданию Союза писателей - ВН) наглядно и, видимо, «всерьёз и надолго» берёт курс на превращение в бюрократический департамент по литературным делам. Основными фигурами становятся Панфёров, Безыменский и Ставский, призывающие на помощь теоретических варягов из т[ак] н[азываемого] философского руководства в дополнение к Кирпотину и Волину».

Более того – когда в мае в Постановлении Оргбюро ЦК ВКП(б) был объявлен пофамильный состав Оргкомитета – фамилии Авербаха в нем не оказалось.

Фадеев есть – под четвертым номером. Парфенов есть, Ставский есть, Киршона ввели! Серафимович, опять же, есть, даже осторожного Павленко из вышепроцитированных воспоминаний Мандельштам привлекли…

А Авербаха нет!

Человека, который в мыслях уже назначил себя если не главой советских писателей, то правой рукой Горького и серым кардиналом – даже не ввели в Оргкомитет!

Разумеется, бывшие рапповцы начали действовать. Позже, в своем покаянном выступлении на заседании парткома Союза советских писателей Киршон вспоминал об этих событиях так:

«Меня в это время нет в Москве. Я приезжаю. Оказывается, что Авербаха не ввели. Центральный комитет ввести Авербаха не захотел в оргкомитет. И мы начинаем, наша группочка, наша группировка начинает хлопоты, начинается деятельность, направленная к тому, чтобы Авербаха в литературу ввести. Это фактически, по существу, фракционная деятельность, групповая деятельность, деятельность, направленная к тому, чтобы вопреки воле ЦК партии посадить Авербаха во главу литературы».

Разумеется, «группочка» подключила Горького. И старик не подвел. «Порешал», как сейчас говорят.

В июле 1932 г. состоялось организационное собрание Оргкомитета ССП, в документах которого есть напечатанный на машинке итоговый список под заголовком «Состав Всесоюзного Оргкомитета Всероссийского Союза писателей».

Фамилия «Авербах Л.Л.» вписана красными чернилами в конце напечатанного списка.

Надо сказать, что Фадеев во всех этих хлопотах не участвовал никак.

Почему?

Еще в марте 1932 года, за месяц до выхода постановления о роспуске, вернувшийся от Горького Авербах писал своему недавнему гостеприимному хозяину:

«Через два дня после моего приезда дали отпуск Саше Фадееву. Он уехал с Погребинским в Башкирию. Надеется скоро закончить вторую часть «Последнего из Удеге».

В том же самом марте Фадеев в письме тому же Алексею Максимовичу хвастается:

«Я живу сейчас на даче под Уфой — много пишу (самому пока что нравится то, что пишу, а это дает хорошее настроение), катаюсь верхом и на лыжах, пью кумыс. Кругом дремучие снега и целыми днями солнце. Пестует меня Мотя Погребинский, — Вы его знаете, — человек, которого я очень люблю. Несмотря на его внешнее «чудачество» (он любит прикидываться простаком, но это в нем бескорыстно, вроде игры), он человек незаурядный, талантливый и очень добр — в самом конкретном и не пошлом смысле, т. е. не бескостно добр. Работа его с «ворами» и беспризорными — лучшее подтверждение этого».

Впрочем, Мотя Погребинский, он же Матвей Самуилович, он же «Мотя-милиция», как называл его Горький, он же Кубанка, как звали его воспитанники – всенепременно заслуживает отдельного разговора.

Чекист, которого звали Мотя

Матвей Самуилович Погребинский был чекистом, человеком Ягоды и очень незаурядным человеком.

Впрочем, обычно его звали просто Мотя, причем все, от мала до велика. Как выше справедливо замечал Фадеев, Погребинский любил прикидываться деятельным простачком, и кое-кто на это даже покупался.

Зря они это делали – несмотря на три класса образования и неснимаемую кубанку из рыжего каракуля, Мотя Погребинский был очень непрост.

Он даже успеха добился не с помощью каких-нибудь там подвигов, а исключительно вдумчивым отношением к делу.

Подвигов никаких за ним не числилось.

Детство в местечке в Полтавской губернии, 3 класса начального 4-классного городского училища в Лубнах, работа конторщиком в мануфактурном магазине Соломона Явица. Потом война, призыв, служба – правда, не на фронте, а в далеком тылу, рядовым 33-го Сибирского запасного полка в Петропавловске – не который Камчатский, а который Казахский.

Каким-то образом в степном Петропавловске он умудрился получить ранение, несколько месяцев лечился в госпитале, где и познакомился со своей будущей женой Анастасией.

Потом были войне конец, штык в землю и возвращение молодой семьи на малую родину мужа. Мотя работает лесорубом, грузчиком, чернорабочим на мельнице в Лубнах, максимальный взлет его карьеры – контролер на лубненской бирже труда.

Потом опять призыв, уже на Гражданскую войну в Красную армию, но снова – никаких геройств. Миролюбивый Мотя делает карьеру по санитарной части.

Весьма успешную, надо сказать, для недавнего лесоруба карьеру: смотритель военного госпиталя 14-й армии, военком военного госпиталя в Тюмени, помощник начальника Санитарного управления Западно-Сибирского военного округа по политической части, военком Санитарного управления этого же военного округа, помощник начальника Политической инспекции Главного санитарного управления РККА.

В 1924-м переходит на работу в ОГПУ, но снова – не врагов народа ловит, а служит по «бумажно-организационной» части: помощник начальника Орготдела Административно-организационного управления ОГПУ при СНК СССР, затем начальник этого отдела. Казалось, жизнь устоялась, и все, что будет впереди – медленное, но стабильное продвижение по службе.

Но нет.

Все резко изменилось

Общеизвестно, что 1920-е в СССР – это время борьбы с детской беспризорностью и преступностью.

Многие слышали, что борьбу эту лично возглавил тогдашний руководитель советских спецслужб Феликс Эдмундович Дзержинский.

Довольно широко известен и опыт организации коммун для бывших беспризорников и малолетних преступников. Но, как правило, это знание ограничивается фамилией Антона Семеновича Макаренко, создавшего на Украине колонию имени Горького и коммуну имени Дзержинского.

Меж тем колоний и коммун тогда было много, а опыт Макаренко был далеко не самым известным.

Поскольку ликвидацией беспризорности занималось ведомство Дзержинского, руководить детскими коммунами отряжали сотрудников ОГПУ, позже НКВД. Да, да, великий педагог Макаренко, если вы забыли, номинально тоже являлся сотрудником НКВД и носил звание