Дети Времени всемогущего - Вера Викторовна Камша

– Гьомар! – голос Бенеро был громким и резким, – Давите. Сверху! Вот так, поняли?

– Да, сеньор, – сквозь крик роженицы откликнулась служанка, нажимая обеими руками на верх живота.

Шарик чуть приближается и замирает, как застрявший в печной трубе котёнок. По лбу Гьомар течёт пот, губы роженицы искусаны в кровь, Бенеро что-то делает, но разве разглядишь…

– Не выродит, – пророчит служанка, – куда ей! Грешница слабосильная…

– Держи ноги, – рявкает Бенеро, – щипцы, сеньора!

Инес сдувает к раскрытому сундуку. Никаких щипцов там и близко нет, но зачем-то врач разглядывал эти ложки. Инес хватает обе, бросается назад. Бенеро вырывает одну из рук. Значит, она угадала, но кто додумался назвать этот ужас щипцами?!

– Держи! – это не ей, это Гьомар.

Инес замирает, сжимая вторую «ложку». Пепе под ухом в который раз бубнит «Pater noster». Гьомар держит задыхающуюся Марию, что творит Бенеро, можно лишь догадываться. Шаг вправо, и она увидит всё, но ноги словно приклеились к ковру, а глаза – к напряжённой шее врача. Лучше б Васкес написал разрушающего храм Самсона вот так же, со спины…

– Вторую! – не оборачиваясь, потребовал «Самсон». Инес торопливо сунула в окровавленные пальцы вторую железку. Ковёр под ногами качнулся, перед глазами замерцало и тут же погасло, зато по затёкшей спине побежали мурашки. Схватившись за горло, Инес следила за чужими руками, копающимися в женском теле, из-под которого расплывалось кровавое пятно. Такое не смоешь…

– …ата, Адонай Элокейну, борэ аолам! – отчётливо произнёс врач, на алое выпали тёмные сгустки и Инес всё-таки зажмурилась, пытаясь молиться, но знакомые с детства слова рассыпались порванными чётками, а потом раздался тоненький писк, утонувший в крике Гьомар.

– Сеньор! – Служанка таращилась на врача и на то, что он яростно тряс. – Что вы…

Писк повторился. Гьомар осеклась на полуслове и всплеснула руками.

– Возьми, – коротко велел Бенеро, сунув служанке то, что только что тряс, – обмой. Ей нужно тепло.

– Сейчас, сеньор, – Гьомар ринулась вперёд, она ещё никого так не слушалась, – Пепе, воду давай!

«Надо помочь, – приказала себе Инес, – я должна помочь. Подержать, полить… Карлос кричал громче, но так же…»

– Гьомар, – герцогиня шагнула к суетящейся у таза камеристке, – я…

– Спорынью! – рыкнуло сзади. – Жёлтая склянка.

Инес в который раз за эту ночь отшвырнуло назад. Слава Господу, жёлтая склянка сразу бросилась в глаза. Женщина выхватила её, едва не опрокинув две другие.

– Спасибо, – не забыл поблагодарить Бенеро, в руках которого что-то блеснуло, – теперь тампон. Помните?

Она помнила. Руки были заняты, ковёр больше не качался. За спиной снова мяукнуло, на сей раз громче. Стукнуло железо о железо, налетела на помощника Гьомар, но все это было до безумия далеко. Настоящим были только раскрытый сундук, голос, требующий то одно, то другое, и жадные руки. Инес носилась от стола к постели, сама не понимая, как узнает все эти склянки и инструменты. Тошнота и дрожь прошли, остался лишь страх не понять, напутать, но она раз за разом угадывала. Сунув врачу очередной флакон, женщина замерла, боясь пропустить новый приказ, но Бенеро молчал, и Инес не выдержала.

– Сеньор, – окликнула герцогиня, – что я должна делать?

– Здесь – ничего. – Врач тяжело опустился на чистый край постели. – Вы вольны не говорить с братом, но там дон Диего. Он ждёт. Скажите ему, что у него дочь… И что сеньоре лучше второй раз не рожать.

2

Монах, как уселся вечность назад под портретом Марииты и командора, так и сидел, уставившись в пол. Называть седого человека в кресле Хайме де Ревалем у Диего не получалось даже про себя. Меняются все, не все умирают и родятся заново в том же теле. Хайме не стал бы угрожать сестре Импарцией и не ударил бы в спину даже врага, а брат Хуан расхаживает со стилетом в рукаве и меняет ложь про мужчин на жизнь женщины. Спасибо хоть отстал с расспросами о том, почему Леон де Гуальдо ушёл с хитано, а не побежал под хвост к де Ригаско и Альфоркам и каким образом Хенилья его не узнал… Можно подумать, сеньор инкверент узнал молоденького горца, которому одолжил коня, хотя импарсиал есть импарсиал. Туда идут не все и идут, чтобы спрашивать…

– Дон Диего… Дон Диего, вы здесь?

Женщина в атласном платье и странной белой косынке держалась за дверной косяк, словно боялась упасть. Герцогиня де Ригаско… Обещала помочь и помогла, теперь его черёд спасать сестру от брата, чем бы всё ни кончилось, но почему она молчит? Цепляется за дверь и молчит… Ребёнок родился мёртвым, это ясно, а Мариита?!

– Сеньора, я понимаю, что, – первые три слова прозвучали внятно, но дальше горло перехватило, – кто из них? Скажите… Кто?..

– Девочка. – Женщина широко раскрыла обведённые тёмными кругами глаза.

– Значит… это была девочка? – не все ли равно, кем он был, этот ребёнок, если его… её нет и не будет.

– Господи, какая же я глупая! – всплеснула руками вдова Карлоса. – Простите, я немного не в себе. Ваша дочь жива. Недоношена, но жива и будет жить. И с Марией все хорошо. Бенеро – волшебник или святой…

– Бенеро – суадит, герцогиня, – брат Хуан уже стоял рядом, – он не может быть святым. Роженица в сознании?

– Да, святой отец, – Инес де Ригаско и не думала скрывать отвращения, – но вряд ли вашими молитвами.

– Вы правы, – подтвердил монах, направляясь в спальню, – у меня были другие дела.

– Роженице нужен покой, – крикнула в сутуловатую спину герцогиня, – Бенеро говорит…

Брат Хуан, не снизойдя до ответа, скрылся в спальне, герцогиня рванулась следом. Мелькнуло платье, взвизгнула, захлопываясь, дверь, а Диего не мог сделать и шага. Он помнил, что у него дочь, а Мариита жива, знал, что из этого дома у него одна дорога – в Сан-Федерико, но даже это было не главным. Навалившаяся усталость заволокла прошлое и будущее тошнотворным чадом, мир стал смутным и неверным, словно покойный альгвазил таки врезал нахальному сеньору по голове.

– Дон Диего. – Кто-то тронул за рукав… Пепе! – Дон Диего, что с вами?

– Ничего. Пепе, я тебя прошу, что бы я ни сделал, не удивляйся. Понял?

– Понял, – сверкнул глазами внук Мигелито. – Пожалуйте реал, сеньор. У вас дочь!

– Лови! – Диего заставил себя усмехнуться и войти в спальню. Монах уже стоял у постели. Ничего, подождёт.

– Мариита… Нинья, ты меня слышишь? Нинья!!!

На полу простыни, и сколько же на них крови… Когда Хесуса свалил бык, крови было меньше!

– Что с ней сделали? – Последний из де Гуальдо тупо смотрел на