Курьер из Гамбурга - Нина Соротокина

Теперь предстоял разговор с Павлом, и Екатерина боялась этого разговора. Как бы ни повел себя сын, какую бы ложь он ни измыслил, или наоборот, как бы ни похвалялся силой и успехами соратников, хотя бы и разоблаченных, она не сможет его достойно наказать. Лимит для узников в крепости ею уже исчерпан. Екатерина может удалить от себя сына, запретить являться на глаза. Но и этого она не может себе позволить. Любезна и доброжелательна – вот ее девиз. В противном случае иностранные послы напишут на родину черте что, и пойдет гулять по Европе опасная сплетня. Разумнее всего задобрить Павла. Можно подарить сыну какое-нибудь обширное поместье вблизи Петербурга – пусть там организует свое маленькое государство и играет там в императора.

Разговор с сыном состоялся утром в кабинете на свежую голову. В апартаменты Павла был послан секретарь, сообщивший, что Их Величество желает видеть их высочество. Ничего хорошего от этого визита Павел не ждал, и даже отгадал, как ему казалось, причину столь раннего вызова. Наверняка эта дура, выжившая из ума княгиня Куракина, нажаловалась на Натали, что та недостаточно уважает ее старость. Павел приготовился быть смиренным, ни в чем не противоречить матери.

Екатерина встретила сына на ногах, в руках у нее был бокал с водой. Эта привычка, мерить комнату шагами и прихлебывать ледяную воду, размышляя о неприятностях, была известна Павлу. Нет, Куракина, пожалуй, тут ни при чем. Он внутренне собрался, даже попытался улыбнуться, но гримаса эта только отдаленно напоминала улыбку. Далее пошел разговор столь странный, что несчастный молодой человек совершенно растерялся…

Панин, щадя наследника, ни словом не обмолвился о недавних арестах. Сам Никита Иванович был готов к худшему, но он боялся, что впечатлительный Павел Петрович, узнав о реальном положении дел, может так разнервничаться, что только усугубит ситуацию. Пока Тайная экспедиция никак не связывала аресты с именем великого князя, а раз так, оставалась надежда, что предстоящая расправа не коснется его воспитанника.

– Предстоит нам, Павлуша, трудный разговор, – сказала императрица, ставя бокал на стол. – Надеюсь на твою откровенность. А также на искреннее раскаяние, если мои худшие подозрения подтвердятся.

– Я матушка, вас не понимаю.

– Сейчас поймешь… У меня есть сведения, и они вполне достоверны. А суть их вот в чем. В то время как на границе империи нашей злодеи решили лишить меня трона, здесь, в сердце государства моего, тоже появились злоумышленники, ставившие перед собой такую же задачу. А теперь я бы хотела узнать, что тебе об этом известно?

Павел помертвел и тут же выбрал для себя систему защиты. Он будет отрицать все до последнего. Кто знает, может быть, матери и не захочется услышать правду, поэтому он твердым голосом сказал:

– Матушка, я ничего не знаю. Верьте мне. Клянусь самым дорогим в моей жизни…

– Не надо клясться. Трон-то, Павлуша, тебе хотели передать. А я со всей ответственностью могу заявить, что подобное беспечное сумасбродство может привести к полному развалу государства. Ты молод, ты ничего не понимаешь в государственных делах. Вот умру я, будешь ты императором, будешь править Россией. Но тогда ты будешь в смышленых годах и в полной силе. Сейчас об этом и разговора быть не может.

– Я ничего не знал об этом, – повторил Павел.

– И ты хочешь сказать, что воспитатель твой Никита Иванович ничего не говорил тебе про это дело?

Екатерина била наверняка. Уж если Павел хотя бы частично замешан в этом деле, то приобщить его к заговору мог только Панин. А Павел метался мыслью, пытаясь понять, что известно императрице и ищейкам ее, а что нет. Не исключено, что Панин уже арестован и допрошен, может быть, дал показания. Кем же тогда он, Павел, будет выглядеть в глазах матери? Каяться надо, другого выхода нет, только надо придумать, как начать.

– Да, такой разговор был. Это было давно, но мы ни о чем не договорились.

– Знаешь ли ты этих людей, – Екатерина протянула сыну пресловутый список, только на этот раз он был каллиграфически переписан на хорошей бумаге.

Павел глянул в него, жмурясь от волнения.

– Конечно, я знаю многих из людей, но не всех. Вернов, Наумов – кто это?

«Нет, здесь он не врет, – подумала Екатерина. – Когда он начинает фантазировать, у него лоб собирается в складки и откуда-то появляется преданное собачье выражение». А Павел в этот момент заклинал себя: «Только ни слова про пункты! Хоть пытайте меня, хоть режьте!» Он даже глаза закрыл от ужаса.

Вечное хотение Панина – ограничить самовластие твердыми аристократическими конституциями. Учитель ратовал за конституционную монархию. Сама «конституция», как размыто сказал Панин, находится в работе, но с основными положениями– пунктами великий князь ознакомился. Более того, он утвердил эти пункты своей подписью, давая тем самым гарантию исполнения их, ежели власть будет в его руках. Некоторые пункты прямо повторяли те, что были предложены «верховниками» Анне Иоанновне: без Сената не начинать войн, не заключать мира, не вводить новые подати…Намечалось также учредить Верховный совет, частично избираемый (какова смелость!) самим дворянством. Этот Верховный совет и стал бы руководить государством, а Сенату осталось бы только законы писать.

Конечно, если бы Екатерина хотела, она бы вытряхнула из сына все, но ей нужно было вовремя остановиться. Цель этого разговора была в одном – напугать Павла. Напугать настолько, чтобы он о подобных мероприятиях и думать забыл! Но надобно было выяснить еще один вопрос: был ли Павел связан с иностранными государствами, которые всегда хотели погреть руки на скандале в России?

– Мне известно также, что к этому заговору имеет отношение Пруссия. Я знаю твое отношение к королю Фридриху, знаю, как ты чтишь этого государя? Есть ли у тебя какие-либо письма от него? Говори правду! В противном случае тебе не поздоровится!

– У меня нет писем от Фридриха Великого.

– Общался ли ты с какими-нибудь гонцами из этого государства?

– Нет.

– Состоишь ли ты в обществе масонов?

– Нет, Ваше Величество.

С каждым ответом голос Павла крепчал, он уже оправился от первого испуга, а на императрицу вдруг волной, даже спине горячо стало, накатилась ярость. Будь ее воля, она бы ударила этого глупого несмышленыша, недотепу, игрушку чужих страстей. Ей вспомнились слова из депеши английского посланника, которую перлюстрировал черный кабинет: «слабость характера Павла равняется слабости его телосложения». Вот он стоит перед ней: низкорослый, некрасивый, тщедушный. И находятся мерзавцы, которые считают, что он будет выглядеть на русском троне лучше, чем она! Да разве ему под силу вести Россию к великой цели?

– Я хочу сказать тебе, – громко прокричала Екатерина и неожиданно для себя самой затопала ногами, – чтобы ты думать о троне забыл.

Павел молча склонился в поклоне, лопатки, как недоразвитые крылышки птенца, нервно вздрагивали под камзолом.

– О нашем разговоре не должна знать ни одна живая душа. И Панину ни слова. Имей в виду, твой каждый шаг будет на виду, за тобой установят на время негласный надзор. И не приведи бог, что ты дашь мне повод усомниться в твоем чистосердечии! Иди!