Викинг. Бог возмездия - Джайлс Кристиан

Никто не ответил, но многие покачали головами. Улаф повернулся и посмотрел на Аслака и Уббу, Агнара Охотника и Карстена Рикра.

– С загнивающей рукой – а зараза распространялась быстро, – продолжал Улаф, – никто из нас не хотел бы, чтобы Локер проявил слабость в тот момент, когда он будет нужен нам больше всего. Вы знаете, что случается во время безжалостной схватки за «стеной щитов». – Он покачал головой, словно грохот щитов все еще раздавался у него в ушах. – С гниющим обрубком Локер стал уже не тем бойцом, каким был раньше. Честь не дала бы подвергнуть ему риску тех, кто стоит в строю за ним. – И только после этих слов Улаф повернулся к Сигурду, который стоял, опустив вдоль тела два обагренных клинка, а запах свежей крови все еще атаковал его ноздри. – Лишь у немногих хватило бы мужества совершить то, что ты сделал, Сигурд. И Локер поблагодарит тебя за это, когда вы встретитесь в зале Бога-Копьеносца.

– Клянусь волосатыми яйцами Тора! – взревел Солмунд от руля «Морской свиньи», не обращая внимания на ветер, который трепал остатки его седых волос и заставлял щуриться. – Если вы закончили драться между собой, как собаки из-за кости, то не пора ли вам взять риф на парусе, пока мы все не отправились в морскую пучину вслед за Локером?

Брови Улафа изогнулись, точно радуга.

– Вы слышали старого козла! – взревел он, и все тут же заняли места возле паруса.

Сигурд повернулся, и ветер ударил ему в лицо. Он был достаточно сильным, так что взять рифы будет совсем не просто, однако Сигурд сомневался, что в этом есть необходимость. «Морская свинья» уверенно двигалась вперед, как уже делала множество раз прежде для Овега Угрюмого и его команды, и до тех пор, пока Солмунд оставался у руля и не терял направления, судно не могло перевернуться.

Сигурд наклонился за борт и опустил клинки в воду, погрузив в нее левую руку по локоть, и молча смотрел, как завитками исчезает кровь Локера. Когда он вытащил оружие из воды, рядом оказался Улаф, который оперся о ширстрек и посмотрел на запад.

– Нет никакой нужды брать рифы, дядя, – сказал Сигурд.

Улаф тряхнул головой.

– Верно. Но это заставило их отвлечься от того, что ты сделал.

Сигурд почувствовал, как слабеет ярость схватки. Ветер унес ее в море, как вода – кровь друга с меча и скрамасакса, а также с его рук. К горлу Сигурда подступила тошнота, только сейчас он осознал, что совершил. Однако он должен был убить Локера, чтобы показать остальным, что в нем есть крепость стали, и он готов принять любой вызов и защитить свою честь.

И все же он продолжал думать о Локере, который оказался среди беловолосых дочерей Ран и лишился права отомстить конунгу Горму, ярлу Рандверу и валькирии Вальгерде. А теперь и самому Сигурду. Очень скоро тело наполнится водой, Локер начнет длинное путешествие, погружаясь на дно моря, точно оторвавшийся якорь, и его никто больше не увидит. Его сожрут рыбы и крабы, а это плохая смерть для такого воина, как он.

– Рана Локера не начала гнить, верно? – спросил Сигурд, в ушах которого свистел ветер, а в животе появилась тяжесть.

Улаф покачал головой.

– Насколько мне известно, рана оставалась чистой, – сказал он. – Клянусь сиськами Фригг, парень, наш отряд и так совсем невелик, так что лучше не выпускать людям кишки и не выбрасывать их за борт.

Затем Улаф отвернулся и принялся выкрикивать приказы команде, чтобы они правильно взяли рифы.

А Сигурд слушал свист ветра, и ему казалось, что до него доносится смех богов.

Ночь выдалась отвратительной. Жестокий ветер хлестал волны, срывал белую пену и швырял ее на влажную гальку под скалами. На землю обрушился дождь; он шипел, падая на соломенную крышу зала ярла Отригга, изредка принимаясь стучать по деревянным стенам, словно боги бросали в них горстями камешки. В зал вошел растрепанный мальчишка с широко раскрытыми глазами и рассказал, что на узкий пляж выбросило тушу кита, но в ответ послышалось лишь ворчание. Никто не испытывал голод настолько, чтобы выходить наружу в такую ночь, даже если существовал риск, что кто-то из обитателей пещер разделает тушу до того, как шторм закончится. Да и факелы погаснут прежде, чем они успеют сделать десяток шагов, а луна почти не давала света. Как сказал седовласый морщинистый мужчина по имени Гаут, наполняя свой кубок, чтобы показать, что он никуда не собирается выходить, любой человек, достаточно глупый, чтобы спуститься на берег в темноте с животом, полным эля, останется лежать рядом с тушей кита.

– Только крабам наплевать на ветер и дождь, а глупец превратится в кучу обглоданных костей, которую найдут на рассвете рядом с китом.

– Значит, мы отправимся туда утром, – заявил ярл Отригг, протягивая рог рабу, державшему большой кувшин.

– Ха! – рявкнул один из мужчин в свой эль. – Он хочет сказать, что пошлет туда кого-нибудь другого, чтобы тот промок, как задница выдры, и с его проклятых костей сошла кожа.

– Осторожней, Брам, – предупредил его сосед, кивнув в сторону ярла, сидевшего на помосте у гобелена, который трепал ветер, пробивавшийся внутрь сквозь щели в стене. Однако, несмотря на шум в зале, ярл услышал слова Брама. Впрочем, тот плевал на это с высокой башни, что он и сделал, не вставая с места.

– Ты хочешь что-то сказать мне, Медведь? – спросил ярл, и тишина накрыла пирующих, точно густой мех, так что стал слышен вой ветра в ночи за стенами, подобный стонам несчастных в аду.

Брам даже головы не поднял, сделал большой глоток эля и провел рукой по губам и густой бороде.

– Мне интересно, не твой ли болтающийся язык поднимает тут ветер, – сказал он, щелкнув пальцами левой руки, – потому что он продолжает дуть, но столь же пуст, как мой рог. – Он перевернул рог и протянул рабу, чтобы тот наполнил его.

Раб посмотрел на ярла, но сделал шаг вперед и дрожащими руками наполнил кубок Брама.

Лучший воин Отригга, поклявшийся сражаться за него, встал напротив скамьи, где сидел Брам, и его лицо потемнело, точно гранитная скала, вздымавшаяся над покрытым пеной берегом.

– Сядь, Брак, – сказал Брам, небрежно махнув рукой, – я с тобой не ссорился.

Брак, боец с превосходной репутацией, в последние годы стал тучным, и теперь чаще покорял тарелки с мясом кабана и лося, чем сражался; сейчас он стоял, точно выброшенный на берег кит, не зная, что делать дальше. Посмотрел на своего господина, чье испещренное пятнами дряблое лицо внезапно прояснилось, словно солнце, выглянувшее из-за тучи, и тот кивнул, указывая на тарелку, стоявшую перед его первым бойцом.

– Садись, Брак, – сказал ярл Отригг, удерживая на лице улыбку, которая так и норовила его покинуть, – Брам не имел в виду ничего оскорбительного.

Сидевшая рядом с ним Холлвейг, его жена, что-то прошипела, и ее лицо было подобно ревевшей за стенами буре, но Отригг не обратил на нее ни малейшего внимания.

– Эль не раз заставлял наши языки совершать ошибки, но наутро мы просыпались и жалели о сказанном.