Кофе на утреннем небе - Ринат Валиуллин

– И что ты ему сказал? Кстати, как его зовут? – запахло в комнате ацетоном.

– Дамир.

– Дядя дормир, дядя – спать, – перевела она мне с испанского имя, слегка переиначив, повернулась ко мне улыбнувшись, чтобы увидеть мою реакцию на её шутку. «Люди начинают замечать других только когда сами нуждаются во внимании».

– Ему нужны деньги, у него две дочери в аспирантуре, – купил я за улыбку её остроту.

– Симпатичные?

– Очень.

– Я знаю, что такое учёба в аспирантуре. Это когда ты всё ещё не знаешь, кем хочешь стать, а замуж уже не берут. Одним словом, продолжение весёлого студенческого безделья.

– Хорошо, что он об этом не знает.

– Я бы сказала, не хочет знать. Тот случай, когда любовь перешла в обязанность. Так что ты ему ответил? – слой за слоем она аккуратно придавала цветность своим пальцам. Алиса очень старалась, это было видно по её язычку, который будто копировал движения кисточки, облизывая края губ.

– Правду. – «Похоже, ужин придётся готовить самому», бросил я журнал, встал и пошёл на кухню через ванную.

– Какую правду?

– Пришли мне килограммов сто своего мёда, я должен попробовать.

– Серьёзно?

– Что скоро еду на книжную выставку в Москву. – Полотенце вытерлось об меня.

– Меня возьмёшь? – вышла Алиса из комнаты и подняла правую кисть, показав мне свою работу.

– Нет, любовницу.

– А я? – опустила она руку.

– Любовницей поедешь? – взял её руку и рассмотрев кремовые ногти, покачал одобрительно головой.

– Нет, любовницей не хочу. Быть любовницей всё равно что кроватью в отеле, которая остаётся одна, аккуратно заправленная, после многообещавшей ночи в постоянном ожидании любимого гостя, – забрала кисть обратно Алиса.

* * *

Самолёты в Адлере летали низко, словно ласточки перед дождём, так как аэропорт находился в черте этого городка. Раньше это вызывало во мне восторг, особенно, когда лёжа на берегу у ночного моря, ты видишь в небе яркий светящийся глаз, который приближается только для того, чтобы тебя рассмотреть поближе. Огромная железная птаха проплывает совсем близко, кажется, ты чувствуешь сквозняк от её крыльев. Но самолёты больше не радовали, скорее раздражали своим гулом долби-сорраунд. Домой поехал поездом, о чём, конечно же, пожалел. Это была каторга. Полтора дня в камере на четверых.

Бросив вещи, я вышел из купе и уткнулся в другое полушарие мира. Две стороны одного поезда. За окном плыло озеро, в нём купалось солнце, абсолютно голое. Увидев меня, пристально наблюдающего из окна, оно смутилось и покраснело. Перехватив своё тёплое круглое тело полотенцем, висевшего на ветвях кустов облака, отвернулось и сделало вид, будто меня не заметило, стало медленно уходить. Я действительно наблюдал за ним давно, не то чтобы я положил на него глаз, просто мне нужно было ежедневное его присутствие.

Поезд продолжал напевать свою песню, я снова вернулся в камеру, словно осуждённый на сутки, после прогулки. Время икало подвыпившим рядом соседом, который щупал сидевшую рядом с ним женщину. Та была не против, и, возможно, даже не замечала, иметь женщину рядом – закономерность, апофеоз всякой хорошей пьянки. «Общество любвеобильно, особенно в пути, – кемарил я, – особенно если выпьет», – оно даже позволяло себе материться, хватая женскую плоть, как губами воздух. Его руки не могли надышаться формой. Форма была эпохи позднего Возрождения: бухой, соблазнительной, пошлой. Как бы я ни осуждал их, я им завидовал. В моём нетрезвом обществе не было женщины. Пиво в меня больше не лезло, лезла какая-то тоска вместе с темнотой за окнами. Я чувствовал себя лишним не только в этом купе, не только в этом поезде, но особенно в этой ночи.

Я допил пиво и завалился спать.

* * *

Мне пересёк дорогу мясник в окровавленном фартуке, на плече он тащил тушу быка. Голова животного свисала и потряхивала ушами в такт шагам. Овощные глаза животного уставились на меня словно мы знакомы, брюхо его было распорото и выпотрошено. Перед входом в магазин мясник остановился и развернулся ко мне:

– Что ты за мной ходишь по пятам?

– Вы меня помните?

– Вас много, всех не упомнишь. Ты по поводу быка? – посмотрел он мне в глаза, я узнал в нём лечащего врача отца. – Цены на стене, – поправил он на голове зелёный колпак и указал мне на объявление на кирпичной стене магазина.

– Спасибо вам за всё, доктор.

– Откуда вы знаете, что я хотел быть доктором?

– Я не могу знать всего, я могу только доверять. – Я начал читать.

«Завтра будут резать быка, цена в рублях за килограмм:

лопатка – 500

рёбра – 450

шея – 300

рулька – 200

хвост – 70

голова – 70

язык – 700

почки – 200».

– А рога? У вас есть рога? – оторвал я свой взгляд от стены.

– Рога бесплатно. Подозреваешь?

– Кого?

– Жену.

– Нет пока.

– А зачем тогда рога?

– Так, на всякий случай, мало ли.

– Для профилактики, значит.

– Я их один утащу? Они тяжёлые? – представил я себя, гружёного бивнями мамонта.

– Лёгкие.

– Лёгкие?

– Не, давай сначала с рогами разберёмся, а потом уже с лёгкими.

– Ну да, – хотел было поправить тушу на своём плече мясник, как неожиданно та словно поняла, куда её тащат, вспомнила, что у неё ещё есть рога, встрепенулась и, выскочив из объятий волосатых врача, рванула по проспекту, оставляя кровавый след.

– Вот скотина. Ни стыда ни совести, ни внутреннего мира, – дёрнулся было хирург за ней, но потом, уронив колпак, остановился в задумчивости: поднимать головной убор или продолжить преследование? Пораскинув мозгами, сделал два шага назад, как заправский футболист, с размаху подцепил свою шапку на ногу, поймал руками и начал отряхивать.

– Но жить-то охота, – добавил я, когда он подошёл.

Тем временем скотина неслась дальше по городу, бодаясь и брыкаясь, бык свернул в переулок и побежал по узкой улице за толпой, неожиданно образовавшейся перед ним. Поначалу казалось, что бык и не думал сажать кого-то на рога, он просто наслаждался свободой, как молодой бычок, выпущенный в чистое поле из загона. Его вдохновляло, что из окон ему кричали на испанском языке и махали платками: «Vamos! Venga, tore! Viva Pamplona! Viva San Fermin!» Но потом, увидев людей, тикавших от него с ужасом Мунка на лице, мне стало не по себе. Вдруг в толпе я заметил своего отца. Бык бежал прямо за ним и уже настигал. Я дёрнулся к нему на помощь, ещё не понимая, чем я могу помочь, я отталкивался ногами, что есть сил, но будто буксовал на месте, мои конечности стали свинцовыми, я пытался бежать до тех пор, пока не споткнулся обессилевший. Через секунду я лежал на дороге, в пыли его свободы, в грязи своего страха, ощущая всем телом, как копыта бегущего быка разбивали мостовую.