Мой Пилигрим - Ксения Татьмянина

— Знаешь, как долго не умирала надежда? Как долго держалась наивность и вера, что найдется на свете человек, способный не ужаснуться и выстоять хотя бы минуту, дав мне шанс на голос и жест? Шанс на слово в ответ? Я бился со Слугами, слушал Аурума, вещавшего о милости Всевышнего и красоте души, и опять выходил в город, к людям. Последней каплей стала Келель. Даже она, узнав меня, смирившись с моим присутствием не могла пересилить отвращения и всякий раз содрогалась, едва видела. Я возненавидел людей, Тио. Возненавидел себя, и даже возненавидел покойную Колдунью за то, что она подарила мне ложное счастье — обман взгляда. Я, со всей своей мальчишеской глупостью поверил — девушка может смотреть на меня с приязнью… а оказалось, что только благодаря безликой маске куклы я был этим одарен. А в жизни — проклят. Я хотел уничтожить все на свете, включая себя самого — разбил работы ножом и рубанком, сжег рукописи, где писал о детстве и о матери, порвал на клочки другие — о первых днях своей жизни под именем Патрика. Я даже на Тактио поднял руку, но не смог уничтожить ее портрет. Я обезумел, Тио… Аня… и только ветер, который ураганом пронесся через все палаты, смог меня отрезвить.

Грим замолчал. А я потрясенно слушала, боясь шевельнуться и потревожить новую бурю. Он начинал говорить спокойно, но теперь его голос еще глубже ушел в грудь и стал надтреснутым, словно молния расщепляла толстое дерево, и оно гудело падением. Внутренний, давний надрыв, и Грим все больше костенел лицом и впивался в меня глазами, ища понимания. И опять — потеплел. Вздрогнул и выдохнул:

— Я заперся у себя. Я опустел и отчаялся настолько, что собирался там умереть, замуровавшись пожизненно. Нож, который оставался в руках, швырнул в стену. От доски откололась щепка, как раз в том месте, где острие попало в круглый сучок…

Грим осторожно поднял руку и потянулся пальцами к моей щеке. Не дотронулся, замер где-то у мочки уха и шепнул:

— Здесь…

В каком смысле — здесь? Я уже не различала — от каких чувств меня штормит, от собственных или от его отраженных? Голова шумела, а сердце билось как ошалелое. И почему Грим снова так осторожен, как будто это первый день нашей встречи?

— Я увидел в сколе черту. Живой изгиб тела, пока спрятанного в слое дерева, которым обшиты стены. Я вернул нож в руку и забыл обо всем, я загорелся одним желанием — освободить пленницу. Ты — моя греза, моя святыня и моя мечта… я не знал имени, не знал черт, но в моем сердце ты поселилась раньше, чем воплотилась в реальности.

Грим открыл дверь и отступил.

Действительно — не портрет. Все лицо обозначено лишь естественным рельефом глазниц, скул, носа, губ — но так безлико, будто его накрыли толстой вуалью. Никакого сомнения, что это я! Волосы! Они двумя лентами полурасплетенных от ветра кос, тяжело взмыли в сторону, — очень длинные, вьющиеся, спутанные там, где выбились непослушные пряди. Мои руки, мои плечи и грудь, мои ноги под тонким резным платьем. А самое главное — от левой щеки, на шею, ключицу и ниже — шла полоса темного дерева. Попал смоляной или уязвленный болезнью кусок древесины, и даже резак не сумел загладить рыхлые узкие волокна, зато до глянца блестели те полоски, которые походили на каменную слюду. Мои шрамы. Мои прекрасные и неповторимые шрамы!

— Так не бывает…

Подошла ближе. Конечно, не копия, не один в один — темная полоса была сплошной, прямой, и все-таки правильной, а не рваной, как на самом деле.

— Тио… — Я отвела глаза от своего почти отражения и повернулась к нему, Грим глухо рыкнул, и я не могла не повернуться. — Зачем ты позволила мне так коснуться тебя? Видеть, слышать, говорить, быть рядом — мне было довольно этого, я уже был счастлив. Страх, что ты прозреешь к моему облику и исчезнешь я загнал глубоко, страх разоблачения Духа Жажды — еще глубже. А желание полной любви и обладания не подпускал к себе ни на один вдох. Пока ты не положила мою руку на свое сердце. Скажи, что это не каприз и не насмешка, что ты не дразнишь меня, играя с искушением. Скажи, что я для тебя не диковинный зверь, не игрушка, не прирученное чудовище, которое можно одарить поцелуем и не больше.

С ума сойти! Серьезно?! Это же какой глубины раны у него в душе, раз так перекорежило…

Вот куда мне столько всего за один вечер? Вера, монетка, рукопись, признание в любви и немыслимая я, созданная его собственными руками! От чувств меня уже лихорадило, мысли — улей, сердце — как птица в клетке, по-своему с ума от всего сходит… и это мне сейчас нужно успокоиться и взять себя в руки. Потому что Грим ближе к безумию, чем я в этот миг.

Проклятье! Я минуты назад захлебывалась от горечи, что на самом деле Грим влюблен не в меня, а в покойницу, как вдруг поменялась с ним местами. Он не знает — в кого я влюблена? В человека или мистическую куклу, которая нравится за экзотическое уродство и магические фокусы? Играть, дразнить… и посмеяться? Почему?

Ну да, конечно… Грим намного старше, черный принц из фиг знает какой древности, Дух, дракон, воин — а в любви мы на равных. Он никогда не знал близости.

— Ты все неправильно запомнил. Я твою руку на пульс положила, это ты ее на сердце подвинул и вообще потом обнаглел. Никаких разрешений на обнять и целовать не спрашивал, схватил и все.

Еле сбила оцепенение с рук и оторвала от себя рукопись, отложила в сторону. Шагнула к Гриму ближе. Я не трусиха. Я в этой жизни ничего не боюсь, даже быть первой.

— Я взаимно люблю тебя, а не позволяю…

И поцеловала. Бессовестно поцеловала, не скрывая главного желания, — чтобы никакая невинность, ни его, ни моя, не дожила до утра.

Когда я проснулась, комнату наполнял свет из окна — явно не ранее утро. Я опоздала на работу часа на четыре, а если проваляюсь еще дольше, то будет и семь, и десять… ну и ладно.

Грима рядом не было — ни в кровати, ни вообще, я приподнялась, огляделась, убеждаясь, что на самом деле одна в комнате и высказала:

— Сбежал!

Я, которая на стене, при свете дня не казалась такой загадочной и грандиозной, и сейчас впечатляла намного меньше, чем впечатляла вчера — красивая, тонко вырезанная, но все-таки картина, а не нимфа, реально замурованная в стену. И, чем больше разглядывала, тем меньше находила и сходства, но если не считать ее портретом, то образ — не промахнуться! Не спутать ни с кем!

Так это предопределенность Судьбы? Грим вырезал ее в те года, когда я еще ребенком была — с волосами покороче, с гладким личиком и плоской фигурой. А мой облик на года вперед уже существовал здесь, в центре парка, в Палатах Странника в логове одинокого и расколдованного Духа Жажды.

Грим всю комнату забил книгами и бумагами, я это тоже разглядела в полной мере сейчас — при свете и покое. Не спальня, а кабинет, и беспорядка почти столько же, сколько и в мастерской. Не хватало уюта. И не хватало зеркала…

Я встала с постели, потянулась и поймала себя на мысли что хотела бы полюбоваться на себя со стороны. Приглядеться — что поменялось? Я ведь теперь не просто так Тио, я — женщина!