Глубокая зона - Джеймс Д. Тейбор

Перед глазами у Халли помутнело. Она оттолкнула его, он перевернулся лицом к ней. В прозрачной воде сенота даже на такой глубине было светло. Без маски все казалось расплывчатым, нечетким, но на мгновение их лица очутились так близко друг к другу, что она увидела его глаза. В них на секунду мелькнула жизнь – полный страданий и ужаса взгляд человека, как в ночном кошмаре, от которого никогда не проснуться. Он вновь опрокинулся и скрылся из виду, осев на дно.

Халли посмотрела вверх. Маленький серебряный круг сиял над головой, как полная луна в темном небе. Руки и ноги казались легкими и бесполезными, будто крылья без оперения. Боли не было, и лишь какие-то смутные обрывки воспоминаний подсказывали: это плохо. В детстве летними ночами Халли стояла на пастбище среди щиплющих траву лошадей и тянулась к звездам кончиками пальцев. Сейчас она видела, как появляются звезды – все больше и больше крохотных искорок, мерцающих на темном фоне. Она тянула пальцы, пытаясь в последний раз достать эти звезды.

Эвви Флеммер проснулась с крепко сжатыми кулаками и села в постели, дыша очень осторожно в ожидании приступа рвоты. Mal de mer[45]– так называл эту болезнь стюард, сочувственно цокая языком. Жуткая тошнота превратила каждую минуту новой жизни в кошмар. Флеммер ни разу не доводилось выходить в океан, и никто ее не предупредил, что морская болезнь может оказаться проблемой даже на суперъяхте с необычным названием «Лебенс Лебен». Они отчалили от мыса Мэй ночью – в это время не видно горизонта, который помогает успокоиться, – и уже через час она начала блевать. Стюард принес какие-то синие пилюли, однако они ничуть не снимали тошноту, зато навевали такую дремоту, что едва шевелился язык, и она перестала их принимать. Флеммер сообщили, что на яхте готовит шеф-повар, переманенный из «La Tour d’Argent», самого знаменитого ресторана Франции, но она не могла впихнуть в себя ничего более существенного, чем некрепкий чай и куриный бульон.

Сейчас Эвви Флеммер сидела в кровати, глубоко дышала и боялась пошевелиться, а под ней медленно раскачивалось судно, как огромное потягивающееся со сна чудовище. Она не отрывала взгляда от точки на дальней стене каюты, оформленной красным и золотым – цветами океанского заката. Как-то раз ночью Эвви открыла глаза и поразилась скоплению блесток и искр, лунному свету, проникающему сквозь иллюминаторы и отражающемуся в зеркалах и позолоте богатой отделки. Теперь она дышала и ждала, и через несколько минут поняла, что желудок восстановился. Не до конца, но все же.

На минуту она задумалась о том, который теперь может быть час, потом быстро отогнала эту мысль. Время больше не имеет значения.

Эвви встала, внимательно изучила полдюжины нарядов, приготовленных для нее на борту, и выбрала белые льняные брюки и блузку бордового цвета, идеально севшие на фигуру. Начала было надевать изящные золотые сандалии, но решила остаться босой. Обувь больше не потребуется. Многие вещи больше не потребуются.

В дверь тихо постучали.

– Да?

Стюард – сегодня другой – сделал почтительный шаг в каюту. Он был строен и темнокож, в черных брюках, белой накрахмаленной сорочке с черными запонками, белом жилете. Черные волосы гладко зачесаны назад, словно кто-то провел кистью с краской по его голове.

– Не желает ли мадемуазель выпить кофе и позавтракать? – Хотя акцент был французский, цвет и грубые черты лица говорили о другой национальности: пожалуй, алжирец или египтянин.

От мысли о кофе желудок вспучило, и Эвви быстро покачала головой. Чтобы научиться без смущения разговаривать с прислугой, нужно время, однако этот человек явно ждал от нее надменности, и другая манера держаться привела бы его в замешательство. Эвви понимала, что люди по-настоящему благородных кровей в общении со слугами никогда не проявят ни высокомерия, ни фамильярности. Скорее будут держаться беспристрастно, но твердо. Поэтому она произнесла тоном, каким в ее родной Оклахоме разговаривают с лошадьми:

– Пожалуй, я позавтракаю. Какая сегодня погода?

– Погода прекрасная, особенно для марта. Облаков немного, яркое солнце, легкий бриз с запада.

– Тогда я буду завтракать на прогулочной палубе.

– Отлично. Что мадемуазель предпочтет к завтраку?

Флеммер едва не спросила, а что у них есть, но вовремя опомнилась. Больше ей не нужно беспокоиться о выборе. Я могу есть все, что ни пожелаю. Что бы ни взбрело мне в голову.

– Свежевыжатый сок красных апельсинов. Два свежеиспеченных круассана. Несоленое сливочное масло. Клубника с шампанским. Швейцарский шоколад. И чай с бергамотом.

– Отлично. Спасибо, мадемуазель.

Стюард слегка поклонился и, не поворачиваясь, вышел.

Прогулочная палуба, самая верхняя из четырех, с покрытием из массива тика, хромированной отделкой и обшитой белой кожей мебелью, по площади не уступала всей ее квартире. Флеммер сидела лицом к корме за столом, установленным посередине палубы, и медленно, осторожно ела завтрак, ожидая реакции желудка после каждого проглоченного куска. Шоколад она заказала зря – это стало ясно сразу. Круассаны же и клубника были восхитительны.

Для управления такой яхтой явно требовалась довольно большая команда, но экипаж настолько профессионально и незаметно исполнял свои обязанности, что ей казалось, будто на судне она одна. Стюард очень точно описал погоду: день был чудесный, из тех, которые она и надеялась увидеть посреди Атлантики в это время года. Бодрящий воздух и согревающее кожу солнце идеально дополняли друг друга, а в кремовом кашемировом свитере и темно-синей ветровке ей было вполне уютно. Восхищенная и слегка взбудораженная выпитым в такую рань шампанским, Флеммер сидела как королева новой страны, глядя на белый рубец, оставляемый в темной воде гребными винтами.

На полу рядом со стулом лежала кожаная сумка цвета полированной латуни от какого-то модного итальянского дизайнера. Она достала щетку с ручкой из оникса и все расчесывала и расчесывала волосы. Положив щетку на место, вынула из сумки обрамленные фотографии родителей – кроме них, из квартиры она взяла только дорожную одежду и кошелек. Флеммер поднялась, прошла до самой кормы и, стоя в тридцати футах над водой, одну за другой бросила фотографии в бурлящий поток.

– Джоселина, – громко произнесла она, и слоги показались сладкими, как только что съеденные крупные ягоды.

Днем Эвви читала, спала и делала короткие записи в недавно заведенном дневнике в черном кожаном переплете. Ей нравилось ощущение отстраненности, возникшее на этом величественном судне, чувство невесомости во времени, ведь она ничего никому не должна. Она исследовала обширные внутренние помещения яхты, гуляла по коридорам, заглядывала в гостевые каюты, роскошный салон, библиотеку, бары и комнаты отдыха. Флеммер насчитала не меньше трех джакузи: наполненные водой, они смотрелись голубыми бриллиантами. Тут и там натыкалась на запертые двери. Никаких нескромных знаков «Не беспокоить». Заперто, и всё. Пока бродила, Эвви не встретила никого, ни единого свидетельства тому, что она здесь не одна. Лишь непрерывные вибрации от двигателей едва заметно сотрясали стальной корпус судна. Двигатели она представляла себе огромными, как автобусы, – только такие могли привести в быстрое движение это гигантское судно.