Пакт Молотова-Риббентропа. Тайна секретных протоколов - Алексей Кунгуров

Но допустим, что какой-то смысл в этом имелся. В этом случае надо было выработать проект, согласовать его со всеми, внести исправления, отпечатать начисто и после этого дать на подпись членам комиссии. Дело в том, что ни одно должностное лицо никогда не будет подписывать документ, содержащий массу исправлений от руки. Если же по каким-то причинам незначительные исправления вносятся в момент подписания, то всякое исправление заверяется подписью. Почему так принято? Да потому, что если в подписанном документе присутствуют исправления от руки, то изменять документ можно будет уже после того, как он подписан. Например, стороны заключили договор о продаже нефти по одной цене, а потом продавец от руки вписал более высокую цену и на этом основании потребовал увеличить оплату – разве можно такое представить? Поэтому НИКТО НИКОГДА не подписывает документы с исправлениями! Попробуй потом разберись, правился он до подписания или после. Неужели трудно было напечатать каких-то три странички начисто прежде чем дать на подпись двум дюжинам народных депутатов? Опытная машинистка справилась бы с этой работой минут за 25.

Исправления на подписанном документе свидетельствуют о том, что эти многочисленные правки вносились уже после того, как проект подписали депутаты – это же совершенно очевидно! Но кто мог редактировать уже подписанный депутатами проект?

Это, вероятно, делали члены теневой партийной комиссии, которая и играла главную роль в этом деле. Еще один аргумент в пользу моей гипотезы заключается в том, что подписанный проект не датирован. Железное правило делопроизводства гласит, что датируется любой исходящий документ. А если документ не датирован (что, кстати, является традицией, когда дело касается «секретных протоколов»), то сделано это может быть лишь с одним умыслом – вписать необходимую дату задним числом тогда, когда это будет нужно. Но поскольку рассматриваемый вариант не был окончательно утвержден, то его за ненадобностью и не датировали. Он был формально отправлен в мусорную корзину, а фактически оказался в личном (!) архиве Александрова – секретаря депутатской комиссии, который официально не входил в ее состав. Элементарно, Ватсон! – так говаривал в подобных случаях Шерлок Холмс.

Кстати, свой доклад Яковлев не согласовывал с членами депутатской комиссии, а получил добро на свое выступление на Съезде лично от Горбачева. Процитируем известного активиста-яковлевца Льва Безыменского:

«В августе 1989 года в работе комиссии наступил кризис. Радикальная группа, лидером которой стал Ю. Н. Афанасьев, требовала, чтобы к 23 августа был опубликован хотя бы промежуточный результат. Однако председатель комиссии А. Н. Яковлев не получил согласия на это от М. С. Горбачева. Открытыми противниками А. Н. Яковлева были Е. К. Лигачев, В. А. Крючков, М. С. Соломенцев. Как свидетельствовал А. Н. Яковлев, практически он не получил поддержки у членов Политбюро, за исключением Э. А. Шеварднадзе. Только угроза отставки А. Н. Яковлева с поста председателя комиссии заставила М. С. Горбачева согласиться на выступление А. Н. Яковлева на съезде.

После этого группа членов комиссии передала предварительный текст проекта выступления А. Н. Яковлева прессе (в нем признавались протоколы) и выступила на пресс-конференции с обвинениями в адрес своего председателя. Возникла реальная угроза развала комиссии. Но победила тактика А. Н. Яковлева, который стал выше личных обид и не дал комиссии распасться. Появилось такое решение: А. Н. Яковлев будет выступать с «личным докладом», следовательно, согласовывать в комиссии (а также вне ее, т. е. в Политбюро) доклад не надо, подготовить надо лишь проект резолюции, предлагаемой съезду, и краткую объяснительную запись. Эти документы были готовы 4 ноября; доклад был сделан 23 декабря на II Съезде народных депутатов СССР».

Опять мы видим, что обсуждение происходит именно в Политбюро, и там же принимаются все решения. А то, что Абаринов пишет о закулисье Съезда, вообще шокирует своей откровенностью:

«Проект встретил резкое противодействие консервативного большинства и при первом голосовании не прошел. Рассмотрение проблемы секретных протоколов было полностью отвергнуто.

Комиссия после заседания собралась в зале. Яковлев, лукаво усмехаясь, поручил Александрову подготовить на следующий день аргументацию с учетом того, что копия существует. К восьми часам утра текст лежал на столе. Яковлев его подправил и произнес в виде краткой речи, сообщив, к изумлению членов комиссии, о наличии копии. В подтверждении ее подлинности сыграл свою роль владелец коллекции подписей В.М.Молотова, сделанных как кириллицей, так и латиницей на различных документах, – Э. Липпмаа. Возражение против подлинности документов, где подпись Молотова проставлена латиницей, было снято. Важнейшим аргументом было представление акта от апреля 1946 г. о передаче и приемке документов Особого архива МИД СССР, который был подписан сотрудниками секретариата Молотова Д. В. Смирновым и Б. Ф. Подцеробом. В перечне указывались не только копии, но и подлинники секретных протоколов на русском и немецком языках к советско-германским договорам 1939 г. и другие связанные с ними материалы».

Выходит, что члены депутатской комиссии даже не подозревали о наличии заверенной копии «секретного протокола», которая, по словам автора, лежала в папке Александрова. Сами члены комиссии не участвовали в выработке «своих» документов – это делал все тот же приставленный Яковлевым секретарь Александров. Соответственно, позднейшие байки Яковлева о ночных бдениях и напряженной работе после первого доклада на Съезде – ложь. Стоит дополнить Абаринова, что изумление у членов комиссии вызвало не только наличие копии, но и «акт от апреля 1946 г.» Смирнова-Подцероба, о котором они тоже ничего не знали.

В примечании к опубликованному «рабочему проекту постановления» из личного архива Александрова в книге «Катынский синдром…» говорится:

«Были усилены некоторые формулировки

Спредъявлением копии секретного протокола о разделе «сфер интересов» были сняты указание на то, что якобы подлинники, «по всем имеющимся данным, были сознательно уничтожены», а также ссылки на фотокопии из МИДа Германии и наличие отсылок к документам».

Но ведь буквально на предыдущей странице указано, что Яковлев предъявил депутатам сохранившуюся в МИД СССР копию «секретного протокола» от 23 августа 1939 г. после первого доклада сделанного 23 декабря 1989 г. Выходит, что репродуцированный в книге «рабочий проект постановления» правился уже после первого яковлевского выступления!

Спрашивается, чем вообще занимались члены комиссии Яковлева, если они не были знакомы даже с ключевыми документами? Узнать об этом нет ни малейшей возможности. Ни один из 26 участников комиссии, включая Яковлева, за прошедшие годы не проронил об этой работе ни слова. Все мемуаристы, словно сговорившись, употребляют лишь общие слова – «началась напряженная, кропотливая работа», «была проведена большая работа», «в процессе работы были рассмотрены тысячи документов» и так далее.

Даже такой плодовитый писатель, как Маврик Вульфсон, настрочивший несколько книг о «секретных протоколах», собственно процессу работы комиссии Яковлева не уделил даже абзаца. Сам Яковлев в своих мемуарах ограничился несколькими предложениями. Молчит о своих заслугах не вылезающий из эфира либеральных медиа ветеран Перестройки Афанасьев, молчат писатели Чингиз Айтматов, Василий Быков, Ион Друцэ, Юстинас Марцинкявичюс, молчит звезда перестроечной журналистики Виталий Коротич, молчит известный политолог Георгий Арбатов. Молчат даже прибалты – Ландсбергис, Кезберс, Липпмаа и другие, которые, казалось бы, должны были раструбить на весь мир подробности о том, как их усилиями ковалась свобода Балтии. Все они были членами депутатской комиссии, все они в буквальном смысле слова делали историю, прикоснулись к разгадке одной из величайших тайн истории XX века – и никто не хочет поведать миру о своей исторической миссии. Разве такое можно себе представить?