Дневник - Генри Хопоу

— Ха! Точно! Вылитый Профессор Карьер! — Витя захлопал в ладоши и покатился кубарем по полу. — Кажется, так его звали?

— Похоже на то, — произнесла Вика.

Мужика звали не так, но поправлять я их не стал. Им было слишком весело… да и мне тоже, поэтому совершенно не было никакого желания случайно сменить обстановку всего лишь каким-то жалким замечанием, уточнением.

Оставшуюся половину дня мы не обсуждали ни мое прошлое, ни новое будущее с новым именем, ни планы мести Козлову, ничего серьезного. Вместо этого мы занимались простыми делами, которыми и должны заниматься дети: мечтали и рассказывали смешные истории из жизни. В основном истории были Вити и Вики, я же рассказал всего одну, о мальчике, лопнувшем на поединке по поеданию блинов. Ее я вычитал в книге, но друзьям заявил, что это было на самом деле, закрепив выдумку правдоподобными фактами. Они поверили. Я и сам в нее почти поверил.

Еще мы играли в «Монополию». Витька и ее принес со свалки. Он бережно хранил ее в своих подвальных владениях до лучших времен. Сама карта была изрядно потрепана: углы помяты и оборваны, сгибы несколько раз проклеены скотчем, некоторые надписи обведены ручкой. Вместо оригинальных фишек были крышка от «Фанты», пятидесятирублевая монета девяносто третьего года и резинка для волос. Последнюю Вика очень… о-о-очень аккуратно достала из сумочки, прикрывая содержимое второй рукой. Она явно от нас что-то скрывала, но речь пока не об этом. Речь о «Монополии», в которой я дважды одержал победу, разгромив оппонентов в щепки, обанкротив их. Один раз выиграла Вика — я ей позволил. Витька же к концу третьей партии разозлился, швырнул свою фишку, крышку от «Фанты», пнул наши фишки и стопку денег. Деньги, к слову, были полностью самодельными. Витька вырезал их из тетрадных листов и написал числа черным маркером. Помимо стандартных номиналов были и удивительные с неповторимым достоинством: 27, 104, 1078 рублей. Витька сказал, что с такими деньгами играть интереснее. Так вот когда эти деньги разлетелись, он выбежал из комнатушки, и мы с Викой переглянулись.

Некоторое время он копошился в темноте подвала, что-то швырял, что-то рвал, бубнил — бесился. Потом послышались «вжики» и треск с сопровождением: «Я покажу вам, как смеяться надо мной. Я вам точно покажу».

Когда нам уже надоело ждать, он наконец вывалился из темноты и ввалился в свет, как обезумевший пьяница. В руках он держал колоду карт, а сам… Мне до сих пор смешно вспоминать это представление. Он был похож на чокнутого толстяка, а все потому, что надел на себя несколько штанов, футболок и кофт. Еще и две куртки. На голове — три шапки. В этом обличии попытался сесть на пол, но распирающие многослойные штаны не дали ему по-хорошему согнуть колени. Он подошел к стене и проскользил по ней до пола. Сел на попу, широко раздвинув несгибаемые ноги. Попытался перетасовать карты, но из-за футболок, кофт и курток не смог. Он пыхтел, капли пота текли по его лицу, а он не мог их убрать. Витя раскидал по полу карты на равные кучки и произнес шипящим голосом то, что и превратило эту ситуацию в настоящую комедию, которая нас с Викой и убила:

— Ну чо, сучки, поиграем на раздевание?

В порыве смеха мы просто приняли поражение и помогли ему раздеться. Вся одежда была полностью сырой. Он отнес ее обратно и развесил на трубы.

— Ибо нефиг! — сказал он, протирая руки.

Больше ни он, ни я, ни тем более Вика представлений не показывали. Мы вновь общались об обыденном, о всякой чепухе.

Ближе к вечеру у Вики зазвонил телефон, и уже через десять минут она покинула Курямбию, сказав перед этим, что родители ее заколебали. После этих слов ей стало не по себе, неловко, стыдно передо мной, но я не придал значения. Она сказала, что придет ко мне завтра. Не обманула, Профессор. Она действительно пришла на следующий день.

Витька же проводил ее до выхода, а, вернувшись, сказал:

— Она уехала.

— На самокате?

— На нем.

После короткого разговора он снова удалился в темноту. Последовала череда неразборчивых звуков. Витька вернулся ко мне с яичницей в пластиковом контейнере, куском хлеба и бутылкой холодного чая со вкусом лимона и мяты.

— Твой ужин. — Он улыбнулся, бросил мне бутылку и сел рядом. Открыл запотевший изнутри контейнер и принюхался. — На вкус — не знаю, а вот на запах шикарно.

Запах и правда был шикарный. Наверное, в тот день я впервые восхитился запахом жареных яиц.

— Ешь — не то остынет. На водопроводных трубах будет греться очень долго. Летом горячая вода немного холоднее.

— Летом ее еще и отключают на несколько дней во время профилактических работ.

— Тоже верно. В общем, Илья, я тоже пойду домой. Ты отдыхай. И кушай. Bon appétit!

— Merci, Victor, — попытался сказать я максимально по-французски.

Он ушел. Провожать я его не стал. Он сам себе проводник.

Витя не принес мне ни вилки, ни ложки, ни любой другой столовый инструмент, а я даже не пытался его искать. Не изобретая велосипед, я вывалил теплую яичницу на кусок хлеба (она была чуть больше, края ее свисали) и приговорил ее если не в три, то в четыре укуса. Слишком уж она была вкусной. Не хватало правда соли, да и желток я предпочитаю мягкий, чтоб растекался, но это была какая-никакая горячая пища. Пальчики оближешь!

Когда пальцы были облизаны, я опустошил и бутылку. Никогда не любил бутилированный холодный чай из магазина (чай должен быть горячим, чтоб горло жгло), но этот, пусть даже просроченный, показался мне напитком богов. В бутылке не осталось ни капли.

ИЛЬЯ

Чего?

КАК ТЫ ХОДИЛ В ТУАЛЕТ?

Я не хочу об этом говорить.

НУ ПОЖАЛУЙСТА

По-кошачьи.

ЭТО КАК?

Каком кверху, усек?

Я хотел опустить этот момент, но тебя не проведешь.

Один раз мне уже от Витьки досталось за то, что он угодил в подвале в мою мочу. Тогда он сказал, что лучше отходить подальше, в «дальнюю темноту», так он ее назвал. «Лучше отойди на пятнадцать-двадцать метров от комнаты и испражняйся сколь угодно. Там дальше прямой коридор — в нем не заблудиться. Я сам туда иногда хожу. Запах может долететь досюда. Если лень ходить, ссы в бутылку, а какай в пакет. Я вынесу». Он дал мне моток полиэтиленовых пакетов из магазина, а я до сих пор следую его указаниям.

КАКАЕШЬ В