Бессмертный избранный - София Андреевич

Я помню тот день, я еще не успела его забыть. После ночи страсти, так похожей на ту, что приснилась мне сегодня, Мланкин поднялся как обычно — рано. Прибыл фиур из Талаина, владения на северном краю Хазоира, и, судя по всему, дело не терпело отлагательств. Я помогла своему мужу заплести в косу светлые волосы, завязала традиционным узлом пояс сокрис, и снова улеглась в постель, потягиваясь и счастливо улыбаясь при воспоминании о словах, которые он шептал мне ночью. Кмерлан заглянул, чтобы пожелать мне доброго утра, и мы вместе с ним отправились в кухню, где нас ждала трапеза.

Я отпила холодного молока из плошки и надкусила кусочек лепешки, думая о том, чем мы с Кмерланом будем заниматься сегодня.

Мое следующее воспоминание — мокрые тряпки, которыми обкладывают мое горящее нестерпимым жаром тело сонные девушки, и слова Мланкина, звучащие словно издалека:

— Узнайте, что это за болезнь. Узнайте! Немедленно!

Вокруг меня вьются травники, и кто-то из них точно обладает магией — я чувствую ее, как прикосновение прохладного ветерка к горячей коже, но все они молчат, опасаясь сказать — и показать — слишком много.

О таких болезнях не говорят вслух в краях, где магия под запретом. В доме правителя Асморанты не должно звучать слово «проклятие», только не здесь, только не в сонной его молодой жены. И все же оно звучит.

— Лихорадка сожжет ее тело, — говорит один из травников дрожащим голосом. — Для тебя она, скорее всего, не опасна, нисфиур, но ей принесет мучения и смерть.

Я тогда услышала эти слова, но не поняла, что говорят обо мне. Я не готова была умереть. И теперь, когда я выжила, я не готова потерять своего сына. Пусть даже муж уже отказался от меня.

Мланкин снился мне и в доме Мастера. Во сне он просил у меня прощения и говорил о том, что теперь, когда магия ушла, я снова могу вернуться, и все будет как раньше. В глубине сердца мне хотелось, чтобы было так. Чтобы его предательство оказалось ошибкой, которую он совершил от испуга, от страха за свою жизнь и жизнь своего сына.

Но слова мигриса сказали мне о другом. Мланкин не может взять одну жену, если другая жива, но он может отречься от жены, которая нарушила закон. Он может отослать меня в Тмиру, обратно к отцу, если докажет, что я — преступница.

Но я не сдамся так просто. Не сдамся.

В задумчивости я пришпориваю лошадь и почти догоняю мужчин, оставив Унну позади. Серпетис оборачивается, чтобы бросить на меня быстрый взгляд, и я чувствую, как вспыхивает мое лицо, когда наши глаза встречаются.

В моем сне Мланкин был так похож на него.

Метка Энефрет на запястье неожиданно начинает болеть, и я подношу руку к губам, чтобы подуть на нее. Придержав лошадь, я позволяю Унне догнать себя. Она ничего не спрашивает, но я почти могу угадать ее мысли.

Мы выезжаем на пригорок, и вдали показывается какая-то небольшая деревенька. Цили говорит, что это Шуршины. Серпетис предлагает устроить передышку. Мигрис и рабрис намерены ехать дальше, и все взгляды устремляются на нас.

— Я хочу добраться до Асмы побыстрее, — говорю я.

Мигрису не нравится вызов в моем голосе, но он почтительно склоняет голову, поддерживая мое решение.

Он предлагает проехать через деревню, чтобы не терять времени. Дорога превращается в центральную улицу, которая заканчивается новой дорогой. Я пытаюсь отвлечь себя от размышлений, считая дома. Два, девять, дюжина, четыре дюжины. Шуршины — совсем небольшая деревня. Я вижу мельницу у ручья, деревенскую лавку, дом травника со связкой трав над дверью. Домики выстроились вдоль дороги, и деревенские могут вдоволь налюбоваться проезжающими мимо чужаками.

Только вот на улице особенно никого и не видно. В это время в Тмиру деревенские обычно заняты на полях. Готовят землю к зиме, собирают солому, поздние овощи, выкапывают головы ползуна — растения, которое, если его не заметить, за зиму протянет тонкие корешки по всему полю и весной не даст взойти ни единой травинке. Вдалеке мягко ржет лошадь, из ближайшего хлева отзывается корова. Все как обычно.

Две или три женщины стирают в ручье у мельницы белье, они поднимают головы, заметив всадников, но тут же опускают их, возвращаясь к работе. Им некогда любопытничать. Мальчишки в теплых корсах, а те, что поменьше, уже и в шапках, выбегают навстречу, стоят у края дороги, пожевывают сухие травинки, разглядывают мигриса, обсуждают белые волосы Серпетиса. Мое лицо им незнакомо — откуда бы, я не выезжала за пределы Асморы шесть Цветений, но они разглядывают мою поношенную одежду, которая так не похожа на добротную, с иголочки, одежду мигриса, рабриса и Серпетиса.

Наместник вчера долго извинялся. У него была одежда для мужчин, и Цили даже достался хороший корс без дырок на рукавах. Но женской одежды у него не было, а предложить корс какой-нибудь работницы правительнице Асморанты он не решился. Унна же отказалась менять платье. Вцепилась руками в воротник рубуши так, словно Асклакин приказал ей раздеться прямо у нее на глазах.

— Ты больше не ученица, — сказала я ей. — Тебе нужно сменить наряд. Сколько ты носила эту одежду?

Но она только молча смотрела на меня и перебирала пальцами складки ткани. Я отступилась.

Из своего дома выходит фиур, дородный высокий мужчина с лопатой в руке. Мальчишки бегут к нему, наперебой указывая на нас пальцами, а мигрис кивает в знак приветствия и направляет лошадь дальше. Фиур отвечает коротким кивком, но потом переводит взгляд на меня, и его рот открывается в безмолвном удивлении.

Не каждый день мимо проезжает живой мертвец. Наверное, фиур бывал в Асморе и заезжал в дом Мланкина. Он несомненно узнал меня и теперь спрашивает себя, не морок ли это, не привиделось ли. Фиур растерянно кланяется, и я наклоняю голову в ответ. Мальчишки пялятся на меня, на своего господина, и тот вдруг отвешивает ближайшему из них крепкую оплеуху.

— Поклонитесь, олухи! Это син-фира Инетис! Кланяйтесь!

— Но она же умерла! — выкрикивает кто-то дерзко.

Фиур рычит, и мальчишки покорно бухаются на колени в сухую траву. Я снова наклоняю голову, пальцы сжимают поводья так, словно от них зависит моя жизнь. Цили предлагал мне скрыть лицо, сохранить известие о своем возвращении в Асмору в тайне, но Инетис больше не станет прятаться и отрекаться от себя самой. Я натягиваю поводья, и лошадь останавливается. Я спрыгиваю на землю. Серпетис оглядывается, и, хоть я и прошу его жестом двигаться дальше, тоже спешивается, подходит ко мне, оказываясь рядом и чуть впереди — словно защищая. Мне и приятна, и неприятна его защита, но я принимаю ее без единого слова.

Фиур смотрит на меня сверху вниз, в его глазах — почти ужас. Магия ушла, а значит, я настоящая, а значит…

— Я не умерла, — говорю я ему четко, и мальчишки таращат на меня глаза, а кое-кто похрабрее даже подходит ближе, чтобы украдкой протянуть руку — и тут же отдернуть ее под строгим взглядом светловолосого великана, стоящего рядом со мной. — Я была изгнана, но теперь возвращаюсь домой.