Похищение Эдгардо Мортары - Дэвид Керцер

Католическая пресса встретила известие об аресте инквизитора с возмущением, однако, что любопытно, некоторые ее выдумки были очень созвучны домыслам либеральной прессы. О том, насколько совпадали их версии изложения событий, можно судить, например, по решению ультрамонтанского издания Il Cattolico не пересказывать самостоятельно историю с арестом, а просто перепечатать текст, опубликованный в недавно основанной в Милане либеральной газете La perseveranza. События были описаны так:

То, что для либеральной газеты La perseveranza служило явным свидетельством фанатического безумия, в глазах набожных издателей Il Cattolico, напротив, являлось вдохновляющим рассказом о вере и триумфе христианства над жестокостью его противников. Правда, само описанное событие происходило исключительно в воображении журналистов, но как раз это не имело никакого значения.

Евреи, жившие в бывших землях Папской области, которые теперь перешли под контроль Фарини, встретили новость об аресте инквизитора с радостью и глубоким удовлетворением. 17 января некий Леоне Равенна написал в редакцию Archives Israélites из Феррары, чтобы сообщить, что правительственная газета только что подтвердила арест отца Фелетти. В глазах Равенны приказ арестовать и судить инквизитора служил дополнительным поводом похвалить новое правительство — «правительство, которое способно на деле исправить все былые ошибки, а главное, добиться торжества справедливости и разума». Фарини, писал он, хорошо понял, что такое дело Мортары. «Весь мир аплодирует ему, и евреи всех стран будут молиться всемогущему Господу о бесповоротной победе того дела, которое зовется Италией, дела всех евреев, дела цивилизации и свободы»[298].

Тогда же во французскую газету написал, желая рассказать волнующую новость, и болонский еврей Иосиф Павия. Он прибавил к своему рассказу нелестный портрет отца Фелетти, описав его как «образованного и очень хитрого человека. Он знал о вероломстве и порочности римского правительства, но, алча власти и денег, изо всех сил прилепился к этому правительству и сделался его самым преданным служителем». Хотя Павия явно не выказывает к инквизитору никакого сочувствия (или желания понять его), он все же поднимает вопрос, который уже начал тревожить даже тех, кто больше всего обрадовался тюремному заключению надменного доминиканца: «Встает вопрос: законен ли его арест, или это всего лишь акт мести папскому правительству?» Павия затронул самую суть проблемы, с которой вскоре столкнется болонский уголовный суд: «Если окажется, что его роль сводилась просто к роли жандарма, то уж не знаю, смогут ли его признать виновным». Павия высказал эти сомнения лишь в скобках, потому что, писал он, «все равно этот арест — отличный способ продемонстрировать нетерпимость к правительству Рима». Он выразил сомнение в том, что арест инквизитора заставит Ватикан отпустить Эдгардо, но в заключение своего письма сообщил, что новость об аресте Фелетти «везде была встречена с большой радостью, как случается всякий раз, когда угнетателей или их прислужников по заслугам наказывают за тиранство»[299].

Новым жилищем отца Фелетти стала ледяная камера без окон в башне, которая и по сей день образует один из углов массивного муниципального комплекса в центре Болоньи. На протяжении веков эта тюрьма называлась просто il torrone («башня») и нередко упоминалась в истории как место заключения политических узников. Ее возвели в 1352 году, а в те времена тюрьмы строились прежде всего для людей, ожидавших суда. Томить человека в тюремной камере после оглашения приговора казалось тогда делом бессмысленным: ведь в распоряжении судей имелось много куда более быстрых, дешевых и назидательных способов наказания — публичное покаяние, пытки, изгнание, каторжный труд на галерах и, наконец, смертная казнь. В 1365 году вокруг строящегося правительственного дворца возвели фортификационные укрепления, и il torrone, башня, которой была суждена долгая история, стала северо-западным углом комплекса зданий, окружавшего средоточие болонской власти. С массивными стенами, но небольших размеров — площадь внутреннего помещения составляла не более восьми квадратных метров — башня грозно возвышалась над виа Веттурини, той самой улицей, где жила семья Мортара, когда Анна Моризи, если верить ее словам, крестила Эдгардо[300].

В первые дни после ареста отца Фелетти его дело оставалось в руках шефа полиции Курлетти. Пока монах привыкал к своей новой обители, в кабинет к Курлетти в другой части правительственного комплекса один за другим шли свидетели, и картина произошедшего за те два июньских дня 1858 года постепенно восстанавливалась. Друг семьи Мортара еврей Джузеппе Витта описал сцену прощания с Эдгардо, когда мальчика наконец забрали из объятий Момоло и усадили в полицейскую карету. Потом свидетельствовали брат и дядя Марианны Мортара: первый рассказал о том, как в кафе прибежал плачущий Риккардо, сообщил ужасную новость и попросил поскорее помочь семье, а второй — как убедил инквизитора дать семье отсрочку и как потом предъявил записку от инквизитора фельдфебелю Лючиди. Еще он вспомнил, как на следующее утро безрезультатно обивал пороги кардинала-легата и архиепископа. Бонаюто Сангвинетти, 73-летний банкир-еврей, живший по соседству от семьи Мортара, вспоминал, как выглянул из окна и увидел пятерых или шестерых карабинеров, переминавшихся под домом, а затем описал жуткую сцену, очевидцем которой он стал, когда навестил в тот вечер Мортара.

18 января все полномочия по ведению следствия перешли к Франческо Карбони — судье, который присутствовал при аресте отца Фелетти и был свидетелем того, как дерзко тот отпирался при допросе в Сан-Доменико. Вначале Карбони должен был составить официальное обвинение. Это был важный момент, потому что совсем непросто было решить, чьи имена должны фигурировать в обвинении и в чем именно будут обвиняться эти люди. Понятно, что обвинять следует отца Фелетти, который приказал схватить ребенка, но как быть с теми, кто потом исполнял его приказ? Командовал операцией полковник де Доминичис, фельдфебель Лючиди отвечал за ее осуществление, а бригадир Агостини увозил мальчика из дома в Рим. А как насчет римских начальников отца Фелетти, которые, предположительно, и отдали ему распоряжение схватить ребенка? Наверное, дойдя до выводов, которые неизбежно следовали из всех этих вопросов, судья крепко задумывался: ведь получалось, что на первом же важном уголовном процессе, который затевало новое правительство Эмилии, обвинение придется предъявлять самому папе римскому.