Египетский манускрипт - Борис Батыршин

Оказалось – это каменная плита, найденная в 1799 году в Египте возле города Розетта, близ Александрии. На плите были выбиты три идентичных по смыслу текста: два на древнеегипетских языках (иероглифами и демотическим письмом), а третий – на древнегреческом. Язык этот был знаком тогдашним лингвистам, так что француз Шампольон смог расшифровать иероглифы, сопоставляя эти три текста. Он предположил, что иероглифы – это не просто картинки, отражающие некие смысловые понятия наподобие китайских, а еще и фонетические знаки – то есть каждый иероглиф соответствует какому-то звуку речи. Потом Шампольон сравнил иероглифы с коптским языком (как ему было известно, произошедшим от древнеегипетского), установил их родственную связь – и с этого, собственно, и началась современная египтология.

Так вот вполне могло статься, что и незнакомые символы на металлических пластинках тоже скрывают в себе слова неизвестного языка. В конце концов – недаром манускрипт написан на коптском… да и появление несчастного итальянца в Александрии тоже не могло быть делом случая. А ведь Розеттский камень отыскали в этих же краях, и всего через десять лет…

Отец заявил, что мы встали на скользкую дорожку и притягиваем факты за уши к удобной теории. Может, и так, но лично мне такие совпадения кажутся вполне убедительными.

Была, правда, одна закавыка. Трудяга Шампольон потратил на расшифровку иероглифов почти двадцать лет. Причем кое-кто из его коллег за это время успел потерпеть неудачу и бросить работу. И целых десять лет француз потратил на то, чтобы определить соответствие иероглифов современному коптскому языку. И это при том, что на Розеттском камне символов было всего ничего – четырнадцать неполных строк. Даже с учетом проделанной египтянином работы возня предстояла на многие годы, если не десятилетия. И ведь не имелось ни малейшей гарантии, что мы вообще справимся с этим делом: чтобы браться за него, надо как минимум выучить коптский язык. Причем выучить его хорошо. Так что без помощи со стороны нам в любом случае не обойтись.

И тут у нас было, пожалуй, три варианта. Два из них – уже проверенные: спец по древним языкам из Московской духовной академии и лингвист, найденный в нашем времени через Интернет. В обоих случаях исполнители будут находиться далеко от места событий, а во втором – так и вовсе в другом веке. В пользу обращения к нашему современнику была еще и возможность использовать специальные криптографические программы. К тому же в двадцать первом веке насмотрелись на чудаков, готовых выбрасывать немалые деньги за расшифровку очередного «чего угодно» – от послания пришельцев до языка атлантов.

Увы, эти расчеты покоились на зыбком песке. Если о содержимом манускрипта мы могли хотя бы догадываться, то о том, какого рода информация содержится на пластинах, мы не имели ни малейшего представления. А вдруг там нечто такое, что не потеряет актуальности и в двадцать первом веке, и мы на самом деле откроем ларец Пандоры? Или создадим себе конкурентов? В этом отношении переводчик из московского духовного заведения был предпочтительней – возможностей у него куда меньше, да и вообще…

Третий же вариант, он же самый простой – это, как вы, конечно, догадались, герр Бурхардт. Помимо вопиющих недостатков – а вдруг колбасник все же решит сыграть в собственную игру? – имелись и преимущества. Мы не так уж много общались со старым немцем, но успели понять главное: герр Бурхардт был приверженцем академизма в науке, сторонником чистой теории, не загрязненной вторжением грубого материализма. Он и собранием хедива занимался на свой, сугубо германский манер: тщательно классифицировал коллекцию, составлял подробнейшие каталоги и описания, и вообще – предпочитал работать не с реальными предметами, а с каталожными позициями и столбцами классификаторов.

Даже загадкой «металлической» картотеки он занялся из тех же самых соображений: во-первых – его натуре претило то, что на полке стоит экспонат, которому до сих пор не нашлось места в строчке какого-нибудь каталога; а во-вторых – потому что проблема в итоге сводилась к чистой лингвистике, а тут ему равных не было. Владельца собрания, Тауфик-пашу, подобная заумь не интересовала, тот держал герра Бурхардта скорее из соображений престижа и в пику англичанам из Египетской службы древностей.

Надо заметить, что подобная приверженность чистой науке в определенном смысле была даже помехой – до личного знакомства с Бурхардтом отец, в числе других, продумывал и такой вариант: неведомый «ковчег» в обмен на тайну гробницы Тутанхамона. Отправляясь на Ближний Восток, я на всякий случай закачал в ноут подобную информацию по данному вопросу, включая подробнейшие указания по поискам гробницы.

Однако, узнав старика-хранителя поближе, мы перевели этот вариант в разряд запасных. Нет, герр Бурхардт, конечно, пожелает сделать подобную эпохальную находку, – а кто бы на его месте не пожелал? Но из лавров Шлимана и Шампольона он, будь его воля, несомненно, выбрал бы второе. Иначе говоря – славе открывателя очередного «клада Приама»[76]он предпочтет репутацию человека, расшифровавшего новый Розеттский камень. Причем о славе или репутации в данном случае стоит говорить лишь иносказательно; герр Бурхардт из тех фанатиков науки, которые не нуждаются в общественном признании. Им хорошо наедине с проблемой, они получают чистое, ничем не запятнанное удовольствие от процесса поиска решения и не станут беспокоиться о столь презренных вещах, как научный приоритет.

Этого полезнейшего свойства характера контрагента грех было не использовать. Сомнения, конечно, оставались; и главнейшим из них было то, что Бурхардт, возьмись он нам помогать, неизбежно оказывался вне поля нашего зрения – не оставаться же нам из-за него в Александрии! Так что, здраво взвесив все обстоятельства, мы решили не класть все яйца в одну корзину, а отдать копии загадочных текстов разным переводчикам – и в девятнадцатом и в двадцать первом веках. Сами пластины, скорее всего, останутся у Бурхардта, в Александрии. А отец будет координировать их усилия, налаживая (через себя, конечно) обмен идеями и результатами перевода.

Итак, решение принято – оставалось воплотить его в жизнь. На все про все у нас оставалось три дня – до отхода греческого парохода. К тому же мы ни на минуту не могли забыть о том, какой клубок нерешенных – и, возможно, неразрешимых! – проблем ожидает нас в Москве. В первую очередь прочесть текст египетского манускрипта – благо тут особых проблем не предвиделось. Ведь информация, которая (как мы надеялись) содержалась в нем, могла крепко помочь…

И вообще – интересно, как там поживает Варя Русакова? Оказывается, я успел изрядно соскучиться по этой барышне; вот уж никогда не подумал бы… Как вернемся – надо будет попенять Николке, который ограничился в письме двумя строками на эту весьма волнующую меня тему. Мог бы, кажется, проявить по отношению к другу больше чуткости…

Из путевых записок О. И. Семенова