Половина желтого солнца - Нгози Адичи Чимаманда

— Никакого письма я не получал.

— Он глупец, — буркнул Харрисон и продолжал: — Я намокать тряпка в свекольна сок, повязать как бинт и всем говорить, что я попадать под бомба. Только так ополченцы меня пустить в грузовика. Они пускать только женщина, дети и раненый.

— И что там в Нсукке? Как вы бежали?

— Прошло уже многа месяц, сэр. Когда с неба начинать падать бомба, я услыхать бах-бах и собрать ваша вещи, а рукписон прятать в коробка и зарывать в саду, рядом с тот маленький цветочка, который Джомо садить в прошла раз.

— Вы закопали рукопись?

— Да, сэр, чтобы на дорога никто не отнять.

— Ты сделал все правильно, — кивнул Ричард. Глупо было надеяться, что Харрисон привезет с собой «В век оплетенных сосудов». — Как же вы жили все это время?

— Голодать, сэр. Моя семья смотрят на коз.

— Зачем?

— Смотрят, что козы кушать, а потом заваривать этот самый травка и поить детей. Чтобы не было квашиоркора.[85]

— Ясно, — кивнул Ричард. — Ступайте во флигель для слуг, примите душ.

— Да, сэр. — Харрисон поднялся.

— И что вы теперь собираетесь делать? Хотите вернуться домой?

Харрисон теребил повязку на руке, пропитанную свекольным соком.

— Нет, сэр. Я ждать, пока война кончится, а пока стряпать для хозяин.

— Хорошо, — отозвался Ричард. Это к лучшему, что двое из слуг Кайнене ушли в армию и остался один Икеджиде.

— Но, сэр… Люди говорить, Порт-Харкорт скоро возьмут. Враг наступать, у них многа британский корабля. Они вести огонь рядом с город.

— Примите душ, Харрисон.

— Да, сэр.

Оставшись один, Ричард сделал погромче радио. Ему нравился мелодичный, с арабским акцентом, голос ведущего Радио Кадуна, но противна была злорадная уверенность, с которой он повторял: «Порт-Харкорт освобожден! Порт-Харкорт освобожден!» О падении Порт-Харкорта твердили уже два дня. Би-би-си тоже утверждала, что неизбежное падение Порт-Харкорта — это конец Биафры; Биафра потеряет жизненно важный морской порт и аэропорт, лишится контроля над нефтью.

Ричард выдернул бамбуковую затычку из бутылки на столе и наполнил бокал. От розового вина по телу разлилось приятное тепло. Его переполняли противоречивые чувства — радость, что Харрисон жив, горечь, что рукопись осталась в Нсукке, тревога за судьбу Порт-Харкорта. Прежде чем налить второй бокал, он прочел надпись на бутылке: «Республика Биафра, Научно-Производственный директорат, херес, 45 %». Ричард не спеша потягивал вино. Маду в прошлый раз принес два ящика, пошутив, что спиртное местного разлива в бутылках из-под пива — тоже часть кампании «Все для победы».

— Говорят, сам Оджукву пьет эту бурду, хотя я сомневаюсь, — сказал Маду. — Лично я пью только белое — розовое неизвестно чем подкрашивают.

Ричарда злила фамильярность Маду, называвшего Его Превосходительство «Оджукву», но он молчал, не желая видеть ухмылку Маду. С той же ухмылкой Маду говорил Кайнене: «Мы заправляем машины керосином пополам с пальмовым маслом»; «Мы усовершенствовали наши мины»; «Мы сделали броневик из металлолома». Его «мы» носило оттенок исключительности. Маду сознательно подчеркивал это слово, понижал голос, намекая, что Ричард — не часть этого «мы».

Поэтому несколько недель назад Ричард растерялся, услышав от Кайнене:

— Маду предлагает тебе писать статьи для Директората пропаганды. Он достанет тебе особый пропуск и бензин, чтобы ты мог всюду ездить. Твои статьи будут отправлять за границу, нашим представителям.

— Почему я?

Кайнене пожала плечами:

— А почему нет?

— Он меня ненавидит.

— Так уж и ненавидит. Не преувеличивай. Думаю, им нужны свои люди с опытом, знающие ситуацию изнутри, чтобы писать статьи, где фигурирует не только число убитых.

«Свои люди». Ричард был вдохновлен, но вскоре его одолели сомнения. Свой человек он для Кайнене, а не для Маду. Маду считает его чужаком — возможно, именно поэтому и выбрал его. Когда Маду позвонил и спросил, согласен ли он, Ричард ответил отказом.

— Хорошо подумали? — спросил Маду.

— Вы бы мне не предложили, не будь я белый.

— Разумеется, я предлагаю, потому что вы белый. Статьи белого будут воспринимать всерьез. Видите ли, если уж начистоту, это не ваша война, не ваша идея. Ваше правительство эвакуирует вас по первому зову. Чтобы поддержать Биафру, мало кричать «ура». Если и вправду хотите помочь, помогите делом. Расскажите миру правду — мир не может молчать, когда мы умираем. Белому, живущему в Биафре, к тому же не профессиональному журналисту, должны поверить. Расскажите о том, как мы держимся и побеждаем, хотя нас каждый день бомбят нигерийские самолеты с русскими и египетскими пилотами, убивая женщин и детей; как союз нечестивых — СССР и Британии — снабжает Нигерию оружием; как американцы отказались нам помогать; как наши самолеты с гуманитарной помощью летают по ночам без огней, потому что днем их сбивают нигерийцы…

Маду остановился перевести дух, и Ричард воспользовался паузой:

— Я согласен.

«Мир не может молчать, когда мы умираем». Эта Фраза Маду с тех пор преследовала его.

В первой статье Ричард рассказал о взятии Оничи. Писал, что нигерийцы не раз пытались захватить этот древний город, но биафрийцы стояли насмерть; что дым от пылающего моста через Нигер заволок небо. Он описал католическую церковь Святой Троицы, где солдаты Второй нигерийской дивизии испражнились на алтарь, перед тем как перебить двести мирных жителей.

Работая над статьей, Ричард словно вернулся в детство, когда писал письма тете Элизабет под присмотром директора школы. Директора Ричард помнил как сейчас — и его веснушчатое лицо, и как он называл естествознание дрянью, и как ел в столовой овсянку на ходу, считая, что так подобает джентльмену. Ричард так и не разобрался, что ему в то время было противней — писать домой из-под палки или постоянно быть под надзором. И теперь он до конца не понимал, что хуже — представлять Маду своим надзирателем или сознавать, что мнение Маду ему небезразлично. Через несколько дней от Маду пришла записка: «Отличная работа (разве что в следующий раз поменьше цветистых фраз), отправили в Европу». Почерк у Маду был неразборчивый, надпись «Армия Нигерии» на почтовой бумаге была зачеркнута чернилами, а вместо нее коряво, печатными буквами написано: «Армия Биафры». Как бы то ни было, похвала Маду убедила Ричарда в правильности принятого решения. Он вообразил себя молодым Уинстоном Черчиллем, пишущим о битве Китченера при Омдурмане, где силы изначально были неравны, — только, в отличие от Черчилля, он сочувствовал тем, на чьей стороне было моральное превосходство.