Крушение России. 1917 - Вячеслав Алексеевич Никонов

давало основания для думского раздражения, даже если оставить в стороне политические разногласия. Уже первое появление в Думе премьера Горемыкина обернулось полным провалом. Едва он закончил — при гробовом молчании зала — свое выступление с изложением правительственной декларации и законодательной повестки дня правительства, как на трибуну выскочил кадет Набоков и под гром аплодисментов прокричал: «Власть исполнительная да подчинится власти законодательной!». Министр иностранных дел Александр Извольский, при сем присутствовавший, напишет: «Помимо содержания декларации, которое возбудило негодование большинства Думы, высокомерие и презрительный тон Горемыкина, когда он читал декларацию, вызвали неодобрение даже среди октябристов и консерваторов, которые отказались вотировать ответ на тронную речь, в результате чего Дума снова потребовала расширения своих прав, определенных манифестом 1905 года… Правительство осуждалось, выражалось требование отставки кабинета Горемыкина и замены его министрами, пользующимися доверием Думы. Начиная со времени этого заседания, нормальные отношения между правительством и Думой становились совершенно невозможными»[706].

После этого за 72 дня своей работы под председательством юриста с мировым именем, кадета Сергея Муромцева Дума не рассмотрела ни одного закона, но успела потребовать отставки правительства и формирования нового кабинета из думского большинства, упразднения Государственного совета, безвозмездной национализации помещичьих земель, отмены смертной казни и чрезвычайного положения. Даже в выделении чрезвычайного кредита для борьбы с голодом в связи с неурожаем 1905 года правительству было отказано, поскольку у него будто бы итак много денег на всякие бесполезные и даже вредные дела, типа содержания полиции. «Когда этой Думе прочитывали с трибуны, сколько террористических убийств совершено в разных местах, иные депутаты кричали с кресел: «Мало!» Дума собралась непримиримее и резче, чем сама Россия, собралась — не копаться в скучной законодательной работе да по комиссиям, не утверждать и исправлять какие-то законы или бюджеты, а соединенным криком сдунуть с мест, сорвать и это правительство, и эту монархию, — открыть России путь блистательного республиканства из лучших университетских и митинговых умов под благородной среброволосой копной профессора Муромцева»[707], — писал Солженицын в «Красном колесе».

Николай II, тем не менее, готов был взаимодействовать с думцами. Более того, он всерьез рассматривал возможность формирования кадетского правительства во главе с Муромцевым и с Милюковым в роли руководителя МВД. По сути, речь могла идти об изменении конституционного строя и переходе от монархии дуалистической к парламентарной. Соответствующие консультации вел тогдашний дворцовый комендант Трепов, сторонник этой идеи. Столыпин был против, считая, что людям без малейшего опыта государственного управления в правительстве делать нечего. Но он не поддерживал и идею роспуска Думы, на чем настаивал Горемыкин. Когда царь показал список возможного кабинета, состоящего из лидеров кадетов, Коковцову, тот заметил: «Эта группа в своем стремлении захватить власть слишком много наобещала крайним левым элементам и слишком явно попала уже в зависимость от них, чтобы удержаться на поверхности. Она сама будет сметена этими элементами, и я не вижу, на чем и где можно остановиться»[708]. Коковцов был весьма прозорлив.

Не обнаружив никого среди кадетов, император встретился с политиками, в Госдуму не входившими, но пользовавшимися ее расположением — с князем Георгием Львовым и Александром Гучковым (будущими лидерами Временного правительства). После чего написал Столыпину: «Говорил с каждым по часу. Вынес глубокое убеждение, что они не годятся в министры сейчас. Они не люди дела, т. е. государственного управления, в особенности Львов. Поэтому приходится отказаться от старания привлечь их в совет министров. Надо искать ближе»[709]. Именно тогда взор императора обратился на Столыпина.

Горемыкин слишком долго не решался распустить Думу, ожидая прямой санкции царя, и за эту нерешительность поплатился креслом.

Чему был скорее рад, потому что мысль о необходимости еще и еще раз выходить на думскую трибуну его явно не грела. Как подчеркивал Сергей Витте, «если бы кадеты обладали хоть малой долей государственного благоразумия и понимания действительности и партия эта решилась бы отрезать от себя «революционный хвост», то первая Дума просуществовала бы долго, вероятно, имела бы за собой историческую честь введения и воплощения русской конституции так, как она была определена 17-м октября»[710]. Палата была распущена.

Сто девяносто депутатов после этого собрались в Финляндии под председательством Муромцева и подписали «Выборгское воззвание», где объяснили роспуск Думы преследованиями со стороны правительства за желание экспроприировать земли в пользу крестьян и призвали народ не давать ни одной копейки в казну, ни одного солдата в армию. Николай II и Столыпин отнеслись к такому закононепослушанию относительно спокойно: поставившие свою подпись под воззванием — в основном кадеты — не были допущены к очередным выборам.

В правительственных кругах Первую Думу запомнили как парламент «политического легкомыслия и государственной неопытности», а в интеллигентских — как Думу «народного гнева». Столыпин стал премьером, в правительстве начали готовить новый избирательный закон, который дал бы большее представительство благонамеренным элементам. Вторую же Думу избирали по закону старому.

Выборы на сей раз не стали бойкотировать социалисты, даже эсеры шли на них под собственным гордо развернутым флагом. «Еще не переступив порога Таврического дворца, будущие парламентарии заявляли, что идут в Думу, чтобы взрывать ее изнутри, чтобы продолжать углублять революцию»[711]. Кадеты потеряли в результате выборов 80 мест, зато почто 120 мест достались ультралевым — эсерам, социал-демократам и энесам, заметно расширили свою фракцию правые. Кадеты сохранили руководящие посты, спикером был избран председатель их московского губернского комитета мировой судья Федор Головин, но контрольного пакета у них уже не было. Вторая Дума стала еще более оппозиционной, чем ее предшественница, если это можно себе представить.

Правительство попыталось путем закулисных маневров образовать коалицию либералов и правых, но из этого ничего не вышло — кадеты предпочли альянс с левыми. В результате весь пакет реформ Столыпина — в основе своей весьма либеральный — оказался заблокирован именно либералами. Премьер честно старался наладить диалог, проводя много времени в Думе, но безрезультатно. После 103 дней работы он выступил инициатором ее роспуска, причем по жесткому, внеконституционному сценарию — со сменой избирательной системы законом, не утвержденным парламентом.

Поводом для разгона стал отказ снять депутатскую неприкосновенность с ряда коллег-социалистов, обвинявшихся в терроризме и других антигосударственных преступлениях. Другие причины Столыпин объяснил четырем вменяемым представителям кадетов, которых принял незадолго до роспуска Думы. Он не видел ни одного шанса на то, чтобы кадеты и левые поддержали его аграрную реформу, ключевую в деле модернизации России[712]. Умеренно либеральные реформы надо было спасать от либералов радикальных и от социалистов.

Дата роспуска II Думы — 3 июня 1907 года — был объявлена всей прогрессивной общественностью днем