Вечера с Петром Великим - Даниил Гранин

На Монса поднялся спрос, он брал подешевле, чем сановники, не сравнить с Меншиковым. Тем более, что тот попал в немилость, сам обращался к Монсу.

Смазливца камер-юнкера обслуживали кучера, слуги, повара, секретари, курьеры; важнейших дел по горло, надо было готовить предстоящую коронацию Екатерины.

Учитель рассказывал о Монсе, как о личном недруге. Снисходительный смешок историка не получался — переживал, что Петр часто отлучался, ездил то по России, то на лечебные воды. Не замечал, что творится при дворе государыни. Дух вожделения, тайных свиданий и откровенного распутства воцарялся среди фрейлин, кавалеров, и красавчик Монс был одним из героев многих романов. Часами занимался своим туалетом. Украшал себя жемчугами, носил туфли с изображением Христа, изощрялся как мог, парик то синий, то фиалковый.

Дальнейшее, предупредил Молочков, основано на свидетельствах больше косвенных, отчасти на его догадках и наблюдениях. Это версия, которую он никому еще не высказывал.

Бело-розовый, сладкоголосый Монс имел внешность херувима. Пухлые губы, тугие щечки, голубые глазки, аппетитносдобный батончик, душка, общение с ним возбуждало Екатерину. Она вступала в ту сладострастную сорокалетнюю пору, когда сексуальная активность женщины растет. Женщина — существо и боязливое, и бесстрашное, она не способна рассчитывать наперед, но способна обмануть любое присматривающее за ней око.

Екатерина была хитра той женской хитростью, которая поманила Монса и вовлекла его в эту опасную игру.

— Поверьте мне, чувственная игра требует выхода. Страсть разгорается, страхи уже не останавливают.

Вдруг, совершенно новым голосом, взволнованно, Молочков начал как бы другой рассказ, уже не про Петра.

— Представьте себе, муж в возрасте за пятьдесят. На него сваливаются недуги, болезни, которые лишают его прежней потенции. Жена здорова, крепка, моложе его лет на пятнадцать, может больше. Она его чтит, переживает его болезнь. Но женщина она пылкая, с годами темперамент ее растет. Его же любовь переходит в заботливую нежность, в радость семейного уюта. Появляется, как всегда в таких историях, третий. Он должен был появиться. В данном случае это оказался его ученик, милейший парень. Услужлив, но в науке не тянет, очень уж примитивен. Муж позволяет ему пользоваться своей библиотекой. Ему в голову не приходило, что между его женой и этим парнем может что-то произойти. Он уверен в своем превосходстве над этим юнцом, который много моложе жены. К тому же застенчив. Они с женой забавлялись его провинциальностью и глупыми суждениями о музыке. Как-то лекция сорвалась, и муж вернулся раньше времени. С подарком. Электросамовар, о котором мечтала его любушка. Чтобы сюрприз сделать, тихонько прошел на кухню, вытащил из коробки самовар, поставил на стол и слышит в соседней комнате стоны, возню. Знакомые стоны! Он обомлел. Ситуация старых анекдотов. Рванулся было туда, но сердчишко зажало так, что двинуться нельзя. Опустился на стул, сидит весь в поту, слушает, что там происходит. Бормотание, шлепки, смех. Все узнаваемо. Узнает голос ученика. Снова скрип, стоны. Утехи продолжаются. Она кричит, в голосе ее восторг, памятный ему с первых лет их брака. Буря грохочет за стеной. Он двинуться не может. Сердце не выдержит. Уйти и то сил нет. Он слушает их безумства и проклинает свою слабость. Кое-как, держась за стенки, спустился вниз, в садик, отсиделся, наглотался пилюль, под вечер вернулся домой. Она кинулась ему на шею, благодаря за подарок. Накрыла на стол, включила самовар, не могла налюбоваться расписным новеньким украшением стола. Ни капельки смущения, сколько ни всматривался. Нигде признака лжи. Вот что изумительно, всюду натыкался на любовь. Тараторила, и в словах не было фальши. Это было самое страшное. Потому что если бы ложь, то ложь обращена ко мне, значит, я ей нужен, она ложью старается удержать меня. А так выходило, что я не присутствую, эта любовь — любовь к жизни, где есть и я, и то, что было перед этим.

Допустим, я бы обличил ее. Что дальше? Надо расходиться. Так ведь не смогу. Знаю, что не смогу. Презираю себя заранее. Но и она не хочет, раз вида не подает. То есть не хочет расстаться со мною. Под каким-то предлогом отказал ученику от дома. Ах да, показал ему его бездарность, к тому же при всех, так что его на работу у нас не взяли. Мне надо было отомстить. Иначе я бы себя презирал. Он ведь воспользовался моим доверием и своей молодостью, это совсем непорядочно.

Оба они, и он и она, казались мне чистыми. Оба любили меня и так легко обманули. Я не мог его простить. Потому что всякий раз боюсь, что она сравнивает, и еще больше ощущаю свою немощь. Вот в чем мука. Развестись? Не в силах. Я вспоминал о Петре. Открылось то, чего я раньше не понимал в его поведении. П разница, и как я жалок в сравнении с ним. Многое открылось. Анонимному письму он не поверил, занялся корреспонденцией Монса, выяснил, что Монс хозяйничает деньгами императрицы, устраивает просителям займы из ее средств. К Монсу обращались как к заступнику перед руководителями страны, такими, как Брюс, Нарышкин. «Единый на свете милостивец» — каково это было читать Петру? Всем, значит, известна близость Монса к императрице, знают, что ему отказа нет. Судя по письмам, началось это еще до коронации Екатерины. Когда на коленях, вся в слезах от умиления целовала руку Петра, она уже спала с этим душистым проходимцем. Когда Феофан Прокопович на коронации возносил ее любовь и верность — «О честный сосуд, о добродетель!» — Монс тут же преданно прислуживал, и Петр от полноты счастья определил его в камергеры — за верность и прилежание.

Кому же она предпочла великого императора — ничтожному хлыщу, мелкому вымогателю, пустоплету, у которого нет никаких заслуг перед Россией. Для Петра это была и государственная измена.

Никто не знал про его сокровенные мужские терзания. Чем меньше он мог, тем больше любил. Называл себя в письмах Екатерине стариком, ждал возражений, она, чуткая на эти дела, действительно возражала, но на самом деле ее темперамент страдал, любовный аппетит не давал покоя.

Наступил день икс. Упорный анонимщик указал место и час тайной встречи на островке в Летнем саду. На том самом островке, в беседке, куда прежде он возил поблядушек, куда в последнее время удалялся поразмыслить в одиночестве над делами.

Приплыл тихо, на лодке, разгоняя уток и лебедей. Знал, что анонимщик следит откуда-то издали, но удержаться не мог, давно чувствовал запашок прелюбодеяния.

Подошел к стене, застекленной витражом. Сквозь цветные стекла их голые фигуры двигались, становясь то мертвенно-синими, то зелеными.

Смотрел недолго и бесшумно удалился. Судя по всему, они ничего не заметили.

Его бурная яростная жизнь нанесла ему немало измен. Когда-то его оглушила измена Мазепы, не раз ему изменял король Август. Его обманывали, он обманывался, душа его была иссечена шрамами. Нынешняя измена нанесла самый страшный удар, в самое чувствительное место.

Алексей, маленький Петр Петрович, Меншиков — крепости рушились одна за другой. Катерина оставалась последним убежищем, и оно рухнуло.

Необузданный, доходящий до припадка, откуда он взял воли сдержаться?