Любимая мартышка дома Тан - Мастер Чэнь

Ян чуть погладила ладонью руку евнуха, снимая ее со своего локтя, и с очередным неповторимым изгибом тела повернула к храму — и ко мне. Мои ноги начали напрягаться, как перед прыжком. Да, этот прыжок все еще оставался выходом, хотя и наихудшим. Пока что те, кто видел мою голову над кромкой стены в темноте храма, могли подумать, что «один из наших» отрезает преступнице и этот путь. Но если бы я схватил ее и бросился бежать во тьму кухонного выхода, за нами погналась бы целая толпа, и буквально сразу.

Ян переступила из света во тьму и остановилась перед телом Лю. Меня она увидела, но как бы не заметила.

— Твое платье, — сказал я ей. — Быстро снимай платье. Отдай его ей, как она отдала тебе свою жизнь.

В ответ на меня посмотрели абсолютно отрешенные глаза. Ян молчала и не шевелилась. Ужас начал сдавливать мне грудь.

— Быстро, быстро, — бормотал я, дергая на ней пояс. — Ворота открыты, часовые ждут, конь стоит за этим выходом — только быстро!

Тут Ян вцепилась своими руками в мои, а взгляд ее зафиксировался на желтом луче солнечного света, упиравшемся в утоптанную бурую землю между храмом и кухней. В этом луче вились мухи над отрубленной куриной головой.

— Земля, — сказала она. И чуть пошевелила губами. С этого мгновения ее движения стали четкими, а лицо — осмысленным. Она мгновенно распустила широкий шелковый пояс, вывернулась из платья одним кошачьим движением и осталась в нижней юбке и такой же полупрозрачной блузке. Я начал буквально срывать с нее длинные серьги и ожерелье из розового нефрита, но она, чуть оттолкнув мои руки, и это сделала сама и мгновенно. Также быстро надела свои любимые камни на шею Лю, успев погладить при этом подругу по щеке. На пояс ей не забыла прицепить соскользнувшие было с него ароматические мешочки. Обернула непослушное тело Лю в свое платье. С брезгливостью взяла у меня грязные серые тряпки, поднесла к носу.

Я обнял тело Лю, положив ее голову себе на плечо, с громадным трудом поднял, оторвав ее ноги от земли, и сделал шаг из храма в пятна света, к ждущим десяткам гвардейцев по ту сторону двора.

Вздох прошел по солдатским рядам. «Все нормально, — уговаривал себя я, делая на подгибающихся ногах шаги к ждавшему меня под персиковым деревом бесстрастному Гао. — Всем все понятно: несчастная лишилась сознания, но эти штуки у нее не пройдут, „малиновый барс" доставляет ее к месту казни».

Я бережно переложил страшно тяжелое и неподвижное тело на чуть выставленный вперед живот старика и приготовился отпустить руки, он, не глядя на меня, накинул Лю на шею петлю, которую все это время держал в руке. Затем ее тело начало сползать по этому животу вниз, а петля в выставленной вперед, напоказ, руке — натягиваться, а я на неожиданно легких ногах тронулся в обратный путь — шагов двадцать — тридцать — обратно к храму.

Никто не смотрел на меня, все как завороженные наблюдали за сползающим на землю телом в зелено-белом шелке со знаменитыми на всю империю украшениями розового нефрита.

Ян у алтаря так и держала в руке три тряпки, немигающие ее глаза были прикованы к двум почти неподвижным фигурам под деревом.

С проклятиями я намотал тряпье на ее голову, плечи, пытаясь засунуть под него чистую белую ткань блузки, потом начал оборачивать другую тряпку вокруг талии, засунув кончик набедренной повязки между ее ног (она послушно чуть раздвинула их).

Сердце мое дико застучало — никто в мире, увидев эти молочно-лимонные мягкие бедра, не подумал бы, что это ноги посудомойки. Я зачерпнул рукой храмовую пыль и мазнул по этим ногам раз, другой. Оглянулся.

Ряды гвардейцев пришли в движение, несколько человек двинулись к месту казни. И — кто-то из них показывал рукой прямо на меня, видимо, уловив какое-то шевеление во тьме у храмовой статуи. Наши с ним глаза встретились через пустоту двора.

Всё; выяснять, что он при этом думает, времени не было. Я рванул Ян за руку — вон из храма, втащил ее в черноту заднего выхода из кухни, в запахи масла и пережаренных корочек. Вытащил меч и наклонился с ним к тихо тлеющему очагу.

Вот теперь помогай мне, бог Огня, бог моей матери!

От брошенных веером углей стены, пол и потолок кухни заполыхали золотисто-голубоватым пламенем все сразу, с жирным треском. Мы с Ян рванулись через стену этого огня, разом отделившую нас от десятков гвардейцев во дворе.

Из кухни во внешний двор мы вылетели в толпе таких же растрепанных мужчин и женщин (отлично! великолепно!), и теперь в Ян, упавшей раз на скользкий от масла кухонный пол, уже никто не узнал бы самую прекрасную женщину империи.

Люди метались у коновязи, от которой я за полщелчка пальцев отвязал ржущего Варза; некоторые уже бежали к воротам. С Ян, буквально переброшенной через седло, я на рысях двинулся через весь этот хаос, к округлившимся глазам двух знакомых мне часовых, замерших у — повезло, повезло! — все еще распахнутых ворот. Они уже никак не успели бы их закрыть к тому моменту, когда вдруг в глазах молчавшего до той поры гвардейца справа начало появляться изумление, а потом страх: он все внимательнее всматривался в лицо Ян. «Т-т-т…» — «тин», то есть «стой», пытались выговорить его губы.

С лицом чернобрового тоже что-то происходило: оно прыгало и дергалось, раздираемое самыми противоречивыми мыслями.

— Куда это ты собрался, офицер? — прошипел он наконец, в то время как рука его тянулась к рукояти меча.

Но я уже нависал над ним, Варз яростно крутил головой, а у меня с лицом тоже кое-что творилось — губы сами по себе расплывались в улыбку, счастливую-счастливую.

— На Восточные острова, братец, — ответил я, глядя в его напуганные глаза. — В гости к императору Сёму…

Я тронул Варза вперед, он оттолкнул гвардейца грудью, тот отскочил, на лице его была полная паника.

— …и к императрице Мичико.

— Тин!!! — наконец выговорил второй гвардеец.

— А обеда точно не будет, я сжег кухню, — обернувшись, любезно сообщил ему я и врезал коню ногами по бокам.

Варз злобно оскалился и рванул в галоп. Я прижимал к себе Ян все крепче, ощущая сквозь мундир нижнюю часть ее тяжелой груди, судорожно дышащую грудную клетку, сгиб бедра.

— Тин, тин! — неслись удаляющиеся крики сзади.

Герой возвращается в сказку. Он опять в тумане, но туман

этот сладок, он напоен нежными и незнакомыми ароматами.

История воина и шпиона закончена, началась другая история

и другая жизнь. Невероятной красотой мира воздает ему

за дела его милосердный

Бог Небесный.

Влажный воздух стегал меня по лицу, как горячая тряпка. Далеко на севере горой поднимались сизые тучи, по которым пробегали игрушечные серебристые сполохи. Сзади раздавались крики — и вот уже отдаленный топот копыт: плохо. А я несся по твердой, высохшей красноватой земле большой дороги (по сторонам которой выстроилась толпа зевак), не имея понятия, куда, собственно, бежать.