Краткая история российских стрессов. Модели коллективного и личного поведения в России за 300 лет - Яков Моисеевич Миркин

вот дальше начинаются метания, как лучше это устроить в таких больших экономиках, как Россия, чтобы они могли быть «дальше, больше и лучше», опережая других.

Весь наш опыт говорит о том, что анархия, полная свобода в больших системах невозможны. В них неизбежно возникают иерархии и неравенство, которые сами по себе являются стимулами — ты был внизу, а вот уже вскарабкался наверх. Без иерархий не существует ни одно сообщество животных, а мы — социальные животные, даже если наша стая называется экономикой. Мы это знаем, и сами нахлебались вольницы в 1990-х, и ужасов революций 1917 г., и анархии 1918 — начала 1921 гг. Мы спустили в 1990-е без тормозов вниз сложнейшую индустриальную машину СССР, пережив миллионные потери населения — и инстинктивно боимся даже слов «свобода», «либерализм», помня бедность, беззащитность и еще — свою беспомощность перед большими, все сокрушающими силами.

Но тот же самый опыт говорит о том, что в вертикалях, в избыточном огосударствлении человек становится рабом, как бы он ни назывался — собственно, раб, крепостной или же служивый человек, сидящий в своем зарплатном рабстве. И рано или поздно он перестает искать, он перестает придумывать и принимать на себя риски. Он только просит есть и портит орудия труда. Он подворовывает, ненавидит, он становится лакеем, холуем, дворней — да кем угодно, великий русский язык всегда найдет, как нас назвать. Неизбежно, на 100 % возникает тупиковая модель экономики, отстающей от других стран, потому что в основе пирамиды — человек зависимый, человек просящий, человек, которого нужно контролировать на каждом шагу. Дать ему великую идею? Объявить ему, что он один должен быть за всех, и все вместе должны решать особые и великие задачи? Рано или поздно это разрушится, потому что есть шкурный, заданный природой интерес, базовый инстинкт — выжить, быть в движении, быть самим по себе, быть лично свободным в своих решениях. Идеи и люди плохо размножаются в несвободе.

Такие экономики рано или поздно остаются позади. История полна умершими, когда-то великими обществами, основанными на избыточных пирамидах власти. Они неизбежно уступали тем, кто был более гибок, инновационен, любил новенькое. Экономики, пытающиеся концентрировать все в одних руках, насадить избыточный контроль, неизбежно вымирали. Вся экономическая история буквально кричит об этом. И наш собственный российский опыт говорит о том же. Сначала рывок, модернизация, основанные, как на войне, на сверхконцентрации ресурсов и на полупринудительном труде, а потом долгие годы ошибок, отрицательного кадрового отбора, все более неэффективной экономики — и, наконец, надлом. Так ушел с поля боя Советский Союз, не выдержав административной экономики, так закончились вместе с ним истории «социалистических» стран. Ошибка следовала за ошибкой, а все, что «для людей» — по остатку.

Так что же делать нам всем? Честный ответ — искать баланс между свободой и принуждением, между общим и частным, между государством и семьями, при котором российские семьи будут процветать. Не потому, что они бесконечно просят у государства, и не потому, что всегда торгуются с правительством за свой кусок, а потому, что, следуя своему личному интересу, свято соблюдают интерес общий. Золотая середина!

Такие школы, такие идеи всегда были в России. Помним столыпинские реформы. Помним НЭП, при котором темпы экономического роста были выше, чем в 1930-е! Помним идеи осторожного, без шоков перехода к рынку на рубеже 1990-х, создания двухсекторной экономики. Беда только в том, что у нас эти идеи всегда убивались крайностями. И опять возникал очередной «занос» — то в анархию, то в самое крайнее принуждение, из которого опять выбирались анархией.

Но что же для нас золотая середина? И возможна ли она? Конечно, да! России не подходит англосаксонская модель, в ней слишком много индивидуализма. Не потому что она плоха, а потому что мы — другие. И мы точно не родом из азиатских экономик с их более жесткими иерархиями и коллективистским поведением, хотя и все более условным, чем больше они приближаются к развитым странам. Но зато нам замечательно подходит социальная рыночная экономика, модель континентальной Европы (Германия, Австрия, Чехия). Прекрасно — средиземноморская, вариант континентальной (Испания). Или, на худой конец, если мы уж так влюблены в государство, скандинавская модель (Швеция и проч.), в которую уже втянулись страны Балтии.

Что главное в континентальной или скандинавской моделях? В них государство подчинено благосостоянию населения. На самом деле, по жизни! Это ощущается кожей! В них государства больше, чем в англосаксонской модели, и меньше, чем в азиатской. В них царство «социальных сеток», «социальных лифтов», мелкого бизнеса в соседстве с крупнейшими компаниями. Больше равенства в доходах, чем у англосаксонских стран. При этом чувство личной свободы, соединенной с жизнью для всех.

Может быть, это и есть наша золотая середина? И, может быть, нужно стремиться создавать социальную рыночную экономику, подстраивая под нее все в нашем обществе, чтобы не потерять время, которое торопит нас, подстегивает, кричит: «Думайте!»?

Истинный либерализм

Либерализм в России испорчен, как старое масло. Его подменили рыночным фундаментализмом.

Истинный либерализм — это учение о свободных людях, отстаивающих свои интересы с учетом коллективных и общих. О государстве как стае самодвижущихся людей, способных на риски и инновации. О государстве, которое не является пирамидой из закрепленных людей. О золотой середине между свободой и принуждением в интересах всех, о тщательном балансе между индивидуализмом и коллективизмом.

Другой истинной свободы, кроме такой золотой середины, не бывает. Либерализм — не анархия, не максимум частного. Это рациональное понимание того, что максимум свободы, инициативы, частной энергии достигается именно в золотой середине, в балансе интересов, когда идут навстречу друг другу.

Цель либерализма — благосостояние для всех, продолжительность жизни 80+.

Экономическая политика в либерализме — поддержка всего и всех, кто готов принять риски, несет инновации. Это поддержка обогащения нации, среднего класса, качества жизни. Это создание инфраструктуры, вокруг которой начинают процветать новые поселения. То, что называется социальной рыночной экономикой.

В. Кандинский

Любовь в политике. Свой Эрхард

Может ли быть любовь в политике государства, прежде всего в экономической и социальной? Благожелательность — да, кнуты и пряники — конечно, рациональность — ну как без нее? Но чтобы любовь, миссия как центр политики? Послушаем Людвига Эрхарда, творца экономического чуда в Германии:

«В моей должности я вынужден выполнять… специфическое задание. Это задание сводится к тому, что необходимо заставить народное хозяйство выявить столько энергии и показать столько достижений в производительности, чтобы люди могли жить без нужды и забот,