Семеро Тайных - Юрий Никитин

Она вздрогнула, с величайшей бережностью приняла в обеладони величайшую драгоценность. Свет упал на ее лицо снизу, оно внезапнопоказалось Олегу намного старше, жестче, словно вырезанное из темного камня, ав зрачках заблистали багровые огоньки.

Глаза как впились в Жемчужину, так и не отрывали взора.

— Что? О чем ты?.. Ах да, двое.

— Ты же обещала, — напомнил он.

— Ах да... — повторила она совсем рассеянно.

— Мы должны как-то объединить магов, — напомнил он. — Хотябы самых сильнейших.

Она кивнула:

— Да-да, помню... У тебя была такая странная идея...

— Ее надо осуществить, — напомнил он. — Ты обещала.

По спине прошел холодок дурного предчувствия. В роскошномпомещении словно повеяло северным ветерком, а под сводами жалко пискнуло.

Ее глаза наконец обернулись в его сторону. Брови были всееще вздернуты, хорошенький ротик приот-крылся в удивлении, но глаза медленнотеряли восторг юной девушки, суровели. Пухлые губы чуть отвердели, с обеихсторон проявились жесткие складки.

— Ты счастливец, — повторила она. Голос ее менялся отудивленно-восторженного к холодному, расчетливому, от которого у него по спинепробежали мурашки. — Но тебе повезло настолько крупно, что ты исчерпал везениена сто лет вперед.

Он пробормотал:

— Я не думаю, что столько можно прожить...

Ее веки чуть дрогнули, но голос качнулся лишь самую малость:

— Ты конечно же столько не проживешь. Уже потому, чторешился на такую глупость.

— Это не глупость, — возразил он. — Это совсем неглупость...

— Но сродни глупости?

— Может быть, — согласился он. — На многое замахнуться — этовсегда сродни глупости. Так вот, ты обещала...

Она покачала головой, не сводя с него насмешливого взгляда:

— И ты поверил обещаниям женщины?.. Да ты еще глупее, чем ядумала.

Виски начало покалывать, словно изнутри били крохотнымикопьями. Жар пошел из груди, тяжелая кровь наполнила шею, первая тяжелая волнаударила в голову с силой тарана, разбивающего городские ворота.

— Ты обещала, — повторил он изменившимся голосом.

Она смотрела с любопытством:

— Ого, птенчик начинает сердиться... Дело вовсе не в твоеймощи. Тебе повезло добыть Жемчужину Желаний, потому что никто не ожидалподобной дерзости от какого-то лесного бродяги, понял? А что касается силы...то даже если ты силен... в чем я все еще сомневаюсь, если ты очень силен,повторяю, то что сила против искусства?.. Даже если ты умеешь подчинять себеЗмеев...

Он прохрипел, глядя в ее невинное личико:

— Но ты тогда сказала... Колоксаю... что будешь с нами...

Ее тонкие брови взлетели вверх.

— А ты при чем?

— Мы были... вместе...

— Ну и что? Я обещала ему.

Он поник головой, неожиданно вырвалось:

— Скажи... только правду!.. Если бы Колоксай был со мной...ты бы пошла с нами?

Она уже кивнула, но глаза волхва были такие умоляющие,непонимающие, что она едва ли впервые в жизни вдруг ощутила потребность сказатьв самом деле правду, хотя не видела острой необходимости. Или же не посчиталаего достойным лжи.

— Нет, конечно. Но тогда бы я нашла другую причину. Я так...вот тебе мой ответ. А теперь...

Она щелкнула пальцами. Лицо ее стало жестоким. В следующиймиг страшный порыв ветра сбил его с ног, Олег успел увидеть, что несет прямо накаменную стену, сжался в смертельном страхе, не успевая ни Слово Защиты, нидаже найти такое слово... но в последний миг стена исчезла, сверкнул свет,пахнуло горячим...

Он упал на горячий песок, сухой и накаленный. В ярком синемнебе полыхал яростный оранжевый диск. Воздух сухой, горячий, и Олег, поднявшисьна колени, потрясенно увидел пологую гору оранжевого песка, вершинка которойсловно бы дымилась — ветерок срывал песчинки, тем самым передвигая всю песчануюгору.

Песчаная гора загораживала весь мир, и, оглянувшись, онувидел сотни и тысячи этих песчаных гор, одинаковых, округленных, похожих назастывшие волны золотого океана. От них несло сухим жаром, он чувствовал всейкожей, что на сотни верст нет ни родника, ни оазиса, ни живой души...

Глаз ухватил мимолетное движение, у подножия бархана каклегкая тень пронесся муравей-бегунок, с поднятым кверху брюшком, чтобы не такнакалило на солнце, весь оранжевый, как и песок, на ходу подхватил не тощепочку, не то что-то живое, унесся такой быстрый, что глаз не успевал следитьза его движениями.

— Пески, — произнес Олег вслух, заставляя разжаться челюсти,заставляя двигаться, шевелиться, чтобы не лопнуть от ярости, злости,разочарования, что его так обманули, унизили, насмеялись.

Голова раскалывалась от жара, горячая кровь победно хлынулав мозг, пальцы сами метнулись к голове, сжали, удерживая, чтобы не разлетелась,как спелая тыква под копытами скачущих коней.

Раскаленный воздух ворвался в легкие как кипящая смола. Олегзадохнулся, ощутил, что сейчас умрет, сгорит в своей ярости, такой недостойноймудреца, присущей только диким воинам...

В глазах багровый свет сменился темным. Он ощутил резкуюболь, словно в глазные яблоки воткнули по ножу. Колени подогнулись, сбоку навалилосьгорячее, сыпучее. Гаснущим сознанием он понял, что скатился к подножию бархана.

Он замерзал в снегу, кожу сек северный ветер, колючиеснежинки... нет, даже мелкие острые льдинки больно впивались в лицо, кололищеки, замораживали губы.

Затем он услышал стон, хриплый и нечеловеческий. Потокколючего льда разом оборвался. Но тело тряхнуло, выгнуло дугой. Стонповторился, его стон, затем он услышал голоса, с трудом поднял тяжелые веки.

Высоко-высоко расплывались огромные лица, он виделвыпученные глаза, огромные зубы. Когда зрение прочистилось, он рассмотрелвосторженные лица подростков, загорелые, похожие на головешки после пожарища,остроносые, с черными как воронье крыло волосами.

В руках крупной девчушки было ведро, с него еще капало, Олегкое-как сообразил, что его поливали холодной водой. Голоса донеслись ближе, вполе зрения появились морщинистые суровые лица.

Он кое-как сел, огляделся. Он был в тени огромного дерева,больше похожего на гигантский стебель травы, еще с десяток подобных бурьяниншелестели огромными узорными, как у папоротника, листьями в десятке шагов, ноза их стволами страшно блистали расплавленным золотом все те же бескрайниепески, пески, оранжевые барханы, сейчас уже подсвеченные красным, ибо солнцесклоняется к закату.