Искусство взятки. Коррупция при Сталине, 1943–1953 - Джеймс Хайнцен

Пожалуй, наиболее важной политически была роль секретаря ЦК А. А. Кузнецова. Если какой-то из высших партийных руководителей, помимо Сталина, выступал движущей силой раскрутки скандала, то это, скорее всего, Кузнецов, чья власть и влияние примерно в то время достигли вершины. В качестве начальника Управления кадров ЦК он в этот период отвечал за восстановление строгого партийного контроля над работниками государственного аппарата (включая суды). Кузнецов сделал своей миссией использование партийных органов для искоренения морального разложения в намеченных им государственных учреждениях, заявляя, что слабое руководство породило «отклонения» и моральные прегрешения, обнаруженные у обвиняемых по «Делу верховных судов»164. Впрочем, в отсутствие прямых доказательств об этом можно только гадать.

Сталин, со своей стороны, страдая от переутомления и плохого здоровья, после 1946-1947 гг. отошел от внутренних проблем, сосредоточившись главным образом на внешнеполитических боях «холодной войны»165. Он стал меньше вникать в государственные дела, чем до и во время войны. Детали следствия и суда над взяточниками он, вероятно, оставил на откуп административному отделу ЦК (Кузнецову) и прокуратуре (Сафонову). Вообще вопросы, касающиеся судов, видимо, редко привлекали внимание Сталина после войны. Но одно из основных исключений составляла роль судов в преследовании «контрреволюционеров» и «политических преступников» (в том числе коллаборационистов), а также расхитителей государственной собственности – два его главных приоритета в области уголовной юстиции. Кажется, атака на коррупцию в судах была вызвана стремлением гарантировать суровое наказание «изменников родины» и расхитителей в той же мере, что и реальным беспокойством по поводу взяточничества. Послевоенный далеко идущий, «единый, массовый» и «кампанейский удар» по судам, как выразился один подсудимый, отчасти случился потому, что суды не справлялись со своими обязанностями166. Партия пустила в ход карающий молот, порой беспорядочно размахивая им во все стороны.

Когда под подозрение попал Солодилов и следователи начали присматриваться к его связям, должно быть, стало ясно, что сделки между просителями и судьями неожиданно широко распространены во многих московских судах. Судя по реакции партийного руководства и практически одновременному началу расследований в ряде судов, партия почти наверняка не предвидела масштабов взяточничества в верховных судах. Эти случаи взяточничества демонстрировали те же неформальные отношения, патронаж и переговоры, что имели место в судах (и многих других бюрократических аппаратах) по всей стране; только положение взяточников – и степень риска -были выше.

Скандал еще раз показывает неизменную склонность Сталина к решению политических и социальных проблем путем вспышек беспорядочных арестов «по случаю» и бурной кампанейщины вместо структурных реформ или существенных изменений в уголовном кодексе. В 1948-1950 гг. (как раз в период вызвавших скандал арестов, допросов и судебных процессов) прокуратура и Министерство юстиции несколько раз посылали Сталину рекомендации ужесточить законы о взяточничестве. Он их все отклонил или попросту проигнорировал167. Предложения совсем немного повысить меры наказания за взяточничество, описанные в главе 5, задним числом кажутся почти нелепыми в свете бури арестов, свирепствовавшей в судах Москвы и других регионов.

В контексте резкой партийной критики судов за недостаточную строгость к «опасным» преступникам дело Баканова в московских военных судах и дело Солодилова в Верховном суде СССР, видимо, послужили предлогами для большой охоты за любыми признаками коррупции среди судей верховных судов и их сотрудников, реальной или воображаемой. Дело Солодилова в конечном счете дало повод ударить по Верховному суду СССР и его председателю Голякову. Прокуратура пошла в наступление на якобы серьезные нарушения в судах, обеспечивая административному отделу ЦК постоянный приток новой информации о судьях-взяточниках, полученной в ходе расследований и допросов 1947-1949 гг. (по большей части она проистекала из доносов, которые не проверялись и в конце концов оказывались ложными)168. Логика сталинского правоприменения убеждала следователей, что взяточничество в судах должно быть широко распространенным и групповым.

Примечательно, что карьерам столь многих видных судей сталинской эпохи положили конец после Второй мировой войны коррупционные скандалы. В первые послевоенные годы председателю Верховного суда СССР Голякову и обоим его заместителям, Ульриху и Никитченко, приписывали не измену (как случилось бы в 1936-1938 гг.), а взяточничество. Судья Верховного суда РСФСР Шевченко и по меньшей мере еще четверо судей этого суда обвинялись во взяточничестве, а не в контрреволюции. Васнев и еще четверо судей Мосгорсуда были осуждены за взяточничество и злоупотребление служебным положением. То же самое происходило со многими другими судьями в 1948-1952 гг. Обвиняя во взяточничестве или других типах должностной коррупции, их либо приговаривали к лишению свободы, либо выгоняли с работы с позорным клеймом. Тем не менее они избегали смертных приговоров, выносившихся в годы террора «врагам народа», зачастую этими же судьями.

После того как Сталин, очевидно, решил бескровно почистить суды, следователи партии и прокуратуры превратили сотни случаев мелкого взяточничества, имевших место в разные годы и в разных судах, в деяния крупной, сплоченной преступной группы, сопровождающиеся моральным падением и капиталистическим перерождением, которые угрожают основам социалистической законности. Как говорилось в предыдущей главе, в государстве, оставившем массовый террор позади, подобные обвинения во взяточничестве стали орудием очернения отдельных лиц, чьи мнимые преступления в прежние времена навлекли бы на них жесточайшие репрессии. Следователи составили длинный список прегрешений: в первую очередь преступный сговор, но еще и моральное разложение, и клановость, и ненасытная жажда наживы – из которого могли выбирать. Взяточникам после войны вменяли в вину не выдуманные политические заговоры троцкистов, бухаринцев и прочих предателей, а обычную криминальную деятельность, пусть и в сильно политизированном контексте. Некоторым (например, Ульриху, Голякову и Никитченко) вообще так и не предъявили обвинения в каком-либо преступлении, несмотря на все усилия прокуратуры состряпать против них коррупционные дела. Эта стратегия представляет собой большую политическую перемену в отношении режима к обвинениям в коррупции, и она осталась характерной чертой хрущевского и брежневского периодов.

Сталин после войны сменил тактику. Полагая, что фашизм и троцкизм побеждены, он перестал объявлять плохо работающих должностных лиц «врагами народа» и взял на вооружение обвинения в коррупции. К тому же, поскольку насилие после войны больше не применялось против целых категорий преступников, кажется ясным, что обвинения во взяточничестве служили важнейшей цели – не просто дискредитировали обвиняемых как достойных доверия представителей советской власти, но компрометировали их лично, позорили морально и уничтожали как носителей революционной истины и защитников социалистической законности. Некоторые из дел, возникших во время скандала с верховными судами, свидетельствуют не только о желании убрать ведущие фигуры из важных московских судов, но и о сопутствующем намерении опорочить их. Для члена партии обвинение во взяточничестве было губительным. Советский ответственный работник, осужденный за взятки, выглядел не лучше американского либо немецкого бюрократа или царского чиновника. Столь убийственный эффект достигался благодаря тому, что взяточничество подразумевало полное моральное и политическое разложение человека (это, собственно, одно из значений слова «коррупция»), а не просто единичную ошибку.