Моя Лоботомия - Чарльз Флеминг, Говард Далли

отец был невинен. Он был безупречен. И теперь он был жертвой. Не имело значения, что со мной произошло и как он к этому причастен. Теперь мы причиняем ему боль. Мы просим его посмотреть на что-то болезненное в его жизни.

Мне нужно было узнать еще одну вещь. Я спросил его о моем младшем брате Брюсе. Я рассказал ему о том, как Лу сказала Фримену, что я причинил ему боль.

“Нет”, - сказал он. — “Это была ложь”.

Он помнил, что это произошло вскоре после смерти моей матери. Мы жили у моего дяди Кенни. В этот конкретный день меня даже там не было. Он отвез меня в Окленд, в церковь памяти, чтобы я увидел, где похоронен прах моей матери.

Брюс и Брайан остались у дяди Кенни, на попечении его жены Твилы и ее двух сестер. В какой-то момент, сказал мой отец, один из детей запрыгнул в игровой дворик к Брюсу и стал грубо с ним обращаться.

“Он начал прыгать на младенце и сломал каждое ребро”, - сказал мой отец. — “Когда мы пришли домой, он был как мешок костей. Это потрясло меня”.

Вот и все, я знал, что не причинил Брюсу вреда. Но все же было облегчение услышать это от моего собственного отца.

Дейв имел еще один вопрос, который он хотел, чтобы я задал своему отцу.

Я не хотел. Все же спросил: “Вот более простой вопрос: Ты любишь меня?”

“О!” — сказал он, затем повременил перед ответом. — “Это, вероятно, одно из величайших чувств, которое может испытывать мужчина, когда он впервые видит своего сына. Это моя плоть и кровь, мой вклад в человечество. И ты был милым маленьким озорником, насколько я мог судить”.

Он не мог ответить на вопрос. Он не мог сказать: “Я люблю тебя”. Он даже не мог сказать: “Да”.

Это был последний вопрос, который я задал. Мой отец начал жаловаться, что ему нехорошо. Он напомнил нам, что мы договорились остановиться, если он не будет чувствовать себя достаточно сильным. Теперь у него была боль в боку, и он хотел уйти.

Когда мы все встали, были шутки. Дейв спросил, могу ли я обнять своего отца. Я сказал, что смогу, если он сможет встать. Мой отец сказал: “Нет ли у кого-нибудь здесь лопаты?” и засмеялся. Дейв и Пия начали упаковывать микрофоны и записывающее оборудование.

Это было самое близкое мое общение с отцом. Я попытался еще раз установить контакт. Лента продолжала записываться. Когда мы готовились уходить, я сказал: “Я хочу поблагодарить тебя”.

“Я знаю это” “Я очень тебя люблю. Я — ” “Ну, я думаю, что ты — ” “Я хочу сказать — я очень тебя люблю за это”.

“И я ценю это”, - сказал он. — “Надеюсь, ты уверен в том, как ты все принял, — не в проблемах, через которые ты прошел, но в моем восприятии того, кто ты сейчас”.

“Я это ценю”.

Когда мы уходили, он меня удивил. Он сказал: “Я думаю, что у нас был хороший разговор”.

Я сказал ему, что я не понимаю, почему я боялся задавать ему эти вопросы.

“Ты наверное боялся, что я разозлюсь и отвернусь от тебя”, - сказал он. — “Ты не знаешь своего отца! Он не уходит”.

Когда я отвез его домой, он не казался злым. Он не выглядел недовольным мной. Он был тихим. Я отвез его обратно в его квартиру и попрощался.

Это было в апреле 2005 года. Дейв и Пия вернулись в Бруклин. Мне не оставалось ничего другого, как ждать.

Жизнь вернулась в нормальное русло для меня и Барбары. Я работал водителем автобуса в Durham. Мы жили в Аптосе. Весь зимний сезон и весну мы просто ждали. Мы не знали, когда программа будет выпущена. Весна? Лето? Мы не знали.

Как-то в конце зимы я начал записывать части программы, чтобы сшить их вместе. Я ездил с Барбарой или иногда с моим сыном Родни и встречался с инженером по имени Ларри Блад в KUSP, местном радиошоу в Санта-Крузе.

Это казалось бесконечным. У меня хороший голос для радио, или, по крайней мере, мне так говорят, но у меня недостаточно совершенная дикция для радио. Мне приходилось записывать многие фразы несколько раз, чтобы запись была идеальной.

Например, Дейв и Пия беседовали с женщиной по имени Анжелин Форестер, чья мать была первой женщиной, которой Уолтер Фримен провел трансорбитальную лоботомию в своем офисе в Вашингтоне. У нас была запись разговора Анжелин с ее матерью.

“Он был просто великим человеком”, сказала ее мать.

“Когда ты ребенок, ты видишь душу людей”, согласилась ее дочь. “И он был хорошим, по крайней мере, тогда.”

Это была мощная запись. Проблема заключалась в имени матери. Ее имя было Салли-Эллен-АЙ-О-НЕСС-КО.

Я не знаю, как насчёт вас, но мне это сложно сказать. Сценарий требовал, чтобы я сказал: “Его пациенткой была домохозяйка по имени Салли Эллен Ионеско”. Я споткнулся об это множество раз, и мы переписали фразу. В эфире я просто назвал её “Эллен Ионеско”, без “Салли”.

В мае 2005 года Барб и я переехали в новый дом. Я недавно получил деньги от продажи своего плана 401(k) за водительство автобусов. У меня было достаточно денег, чтобы купить своё собственное жильё. Мы нашли место в мобильном парке для пожилых людей. Я был недостаточно старым. Барб была намного моложе. Но это было хорошее место, и мы могли себе это позволить. Впервые в жизни я жил в своём собственном доме. Это было здорово.

Однако ожидание радиопередачи было не очень приятным. Казалось, что это занимает вечность. Наконец, нам сказали, что она выйдет в эфир — в ноябре.

Я встретился с несколькими журналистами заранее. Я встретился со всей командой журнала People. Они приехали в Сан-Хосе, чтобы поговорить с нами. Они купили мне гардероб для фотосессии. Они сказали, что хотят, чтобы я выглядел хорошо на фотографиях. Я мог бы выглядеть хорошо, нося вещи из своего шкафа, но я не откажусь от новой одежды. Мы поехали на пляж в Санта-Крузе. Они сняли фотографии меня в бежевых брюках и коричневой рубашке в стиле Пендлтона.

А потом настало время главного события.

Опять я отказался лететь. Мы купили билеты на поезд. Барб не могла отпроситься с работы. Поэтому я взял с собой своего сына Родни. У нас была хорошая