Товарищ Чикатило - Михаил Кривич

Все обошлось. Пиво есть, очередь маленькая.

Хотел взять три литра. Потом передумал: сразу все не выпьешь, а пиво вкус теряет. Продавщица нацедила полбанки, дала сдачу. Молодуха ничего себе с виду, с такой можно пойти в разведку. В лесок то есть, попробовать, может быть, с такой и получится. Надо бы с ней как-нибудь заговорить. Не сейчас, народу много. Обхамят, как пить дать обхамит. Им бы только поскорее налакаться. Вот быдло! Ладно, в другой раз.

Вышел на улицу. Домой можно и не торопиться, что там делать, в пустой квартире. Огляделся. Ага, вот мальчик бегает. Иди сюда, парень. Жвачку хочешь? Могу угостить. Нет, не везет, люди идут. И мальчишка какой-то нелюдимый. Вот еще один. Подошел к нему, начал разговор — а мальца, как назло, позвали домой. Ну и хрен бы с ним. Опять палец заныл, пора домой, в тепло. Надо же, как он меня укусил! Здоровый, гад, таких у меня никогда не было…

Домой, домой. Там тепло, уютно, газеты нечитаные, телевизор. Пива налью, разверну газету.

Навстречу шли трое. Смотрели как-то странно, вроде того, в Лесхозе, который документы проверял. Не хотел отпускать, чуть на электричку из-за него не опоздал, а там рядом труп лежал, теплый. Хорошо, когда внушаешь доверие. Не то забрал бы за милую душу.

И эти чего-то на меня уставились. Ждут, что я посторонюсь. Молоды еще, чтобы им дорогу уступать…

— Чикатило Андрей Романович?

Откуда они меня знают? Вроде бы я их раньше не встречал. И сзади какие-то подошли, окружили. Чего им надо?

— Вы арестованы.

Щелкнули наручники. Взяли под локти. Повели к машине».

Обращение к человеку по отчеству — Иваныч, Кузьмич, Егорыч — носит в русском языке оттенок просторечный и несколько фамильярный. Люди, достаточно близкие, называют друг друга по именам, официальные отношения предполагают величание по имени-отчеству. Трудно представить, чтобы к Толстому обращались «Николаич», а к Чайковскому — «Ильич».

Знакомые и сослуживцы часто называли Чикатило Романычем. Это не хорошо и не плохо. Можно называть и так.

Пока его разыскивали и ловили, он был для всех злодеем, извергом, вампиром. Заочно, между собой, называли его «гад», «сволочь», «этот мерзавец». Или еще хлеще.

Потом его поймали, посадили в тюрьму, стали вызывать на допросы и вывозить на места преступлений, ставили следственные эксперименты. С ним работали одни и те же люди. Они задавали ему вопросы и записывали ответы. Они надевали и снимали наручники. Сопровождали его в поездах и самолетах. Спали на соседних койках.

Они ни на минуту не сомневались, что в их руках убийца, каких немного было в истории.

Но проходил день, другой, третий, и он привыкал к ним, а они — к нему. Память человеческая склонна к самоочищению. Иначе невозможно было бы жить на этой исполненной греха земле.

Монстр ел, спал, справлял нужду, читал газеты, играл в шахматы, тосковал по семье, жаловался на здоровье, ждал свидания с женой, что-то писал, мылся в бане, брился, просил принести из дому одежду, плакал, смеялся, пил чай с сахаром. Не то ли делают все люди?

Когда обстоятельства не требовали официального обращения «гражданин Чикатило», не на людях, а где-нибудь в лесу, в вагоне, в камере, — несколько месяцев спустя его уже называли «Романыч».

* * *

Группой задержания, работу которой сняли на видеопленку, руководил, как мы знаем, Владимир Ильич Колесников. А защелкивал наручники один из самых надежных работников ростовского уголовного розыска, старший оперуполномоченный следственно-оперативного отдела по расследованию тяжких преступлений майор милиции Анатолий Иванович Евсеев.

Вот его воспоминания о том осеннем дне.

Прием королевский. Не многим персонам из уголовного мира оказывали такие почести. Сопровождающие лица, Евсеев с Першиковым, неотступно следовали за ним. Впрочем, караул был не почетным, а самым что ни на есть настоящим.

Первый допрос начался незамедлительно. Как полагается, с формальных вопросов: фамилия, имя и отчество, возраст, где живете, где работаете. Арестованный стал нервничать, он был не просто растерян — ошарашен. Потное лицо, блуждающие глаза, губы дергаются. И еще он все время зевал — бывает такая нервная реакция. Чикатило мычал, заикался, забывал самые простые слова. Не смог вспомнить, где работает, с усилием соображал, когда вступил в брак.

После месяцев изнурительного следствия, после допросов сотен свидетелей, очных ставок, следственных экспериментов и доверительных бесед Амурхан Яндиев придет к выводу, который кажется ошеломляющим, невероятным: убийца и насильник, долгие годы терроризировавший область с четырехмиллионным населением, человек, которым матери пугали детей, опаснейший преступник, на задержание которого выехали с оружием самые опытные сотрудники милиции, этот внушающий ужас человек — заурядный трус.

Но в ноябре 1990 года этого еще никто не знал. Люди, много повидавшие в своей жизни, знающие о кровавых преступлениях столько, сколько остальным — не приведи Господь знать, эти мастера следствия и сыска не могли понять, кто перед ними.

Они тщетно пытались поймать его взгляд. Рассматривали вещи, разложенные на столе: метр крепкой тесьмы, остро заточенный, без зазубрин на лезвии складной нож с игривой розовой рукояткой, любимые газеты, зеркальце, должно быть, для бритья в походных условиях. Все это было распихано по карманам арестованного — почти тот же набор, который был при нем шесть лет назад, в восемьдесят четвертом году, когда его профессионально выследили и взяли Заносовский с Ахматхановым.