В тени Холокоста. Дневник Рении - Рения Шпигель

Мацек умер 10 ноября 2018 года, я была на его похоронах в свой день рождения 18 ноября. После похорон мы с моей семьей пошли в мой любимый итальянский ресторан, где выпили за девяносто семь лет Мацека и за мой день рождения. Какое чудо – столько перенести и так долго прожить.

Прошло почти восемьдесят лет с тех пор, как я в последний раз видела мою сестру. Целая жизнь прошла с тех пор, как я слышала ее смех, звенящий на кухне, видела, как она поднимает голову, оторвавшись от своей тетради в кожаной обложке, как сияют ее яркие синие глаза, как я чувствовала прикосновение ее руки, держащей мою руку. Тем не менее ее присутствие – одно из важнейших в моей жизни. Фотография Рении висит при входе в мою квартиру, смотрит на мою гостиную – это постоянное напоминание о прошлом. Каждый день, видя улыбку сестры, я вспоминаю хорошие времена, но я помню и как мир внезапно перевернулся; он пощадил меня, но принес в жертву так много других, в том числе и ее.

Я не уверена, что до конца понимала, насколько травмирующим было мое детство, пока совсем не повзрослела. Война слишком велика и страшна, чтобы быть понятой большинством детей, и я не была исключением. Но в своей глубоко поэтичной манере, думаю, Рения осознавала, что вокруг нас происходит. Просто она видела мир по-другому. Ее фатализм, ее тщательность, ее тонкие, проницательные наблюдения о ходе и значении каждого момента показывают мне, как она продумывала ход времени. Она понимала, что наблюдает затишье перед бурей, она ощутила это. Она наслаждалась затишьем, зная, что оно уходит.

Зыбкое чувство безопасности, которое мы ощущали в оккупированной Советами Польше, ускользнуло 22 июня 1941 года, когда разразилась война между Германией и Советским Союзом. Нацистская Германия решила, что ей надо захватить всю Европу и что Советский Союз – самое большое препятствие на ее пути. Тем летом немецкие войска вторглись на территории, оккупированные СССР, по трем отдельным фронтам. Кодовым названием этого наступления было «Операция Барбаросса», и это было крупнейшее наступление Германии во Второй мировой войне.

О грядущем германском наступлении нас предупреждали секретные, запрещенные радиостанции, коммунистическая пропаганда, которая звучала на уроках русского языка. А Рению мучали кошмары. В конце июня 1941 года посыпались бомбы на основные города Польши под советской оккупацией, и Пшемысль, к сожалению, стал одним из первых.

Вот так пришла немецкая армия, падали бомбы, гибли люди, а советская армия отступила. Потом немцы пошли на восток. На Львов. На Киев. И в конце концов, горькой морозной зимой, – на Санкт-Петербург.

Пшемысль был просто остановкой в пути для тех наци, которые два года находились на другом берегу реки Сан, ожидая приказа о нападении. Почти сразу после вторжения они начали притеснять евреев. Во-первых, заставили всех работающих евреев зарегистрироваться в местном бюро труда. Потом приказали всем евреям старше двенадцати лет носить нарукавные повязки со Звездой Давида. На улице, встретив немецкого солдата, вы должны были показать ему свою повязку. В случае сопротивления вас могли арестовать или убить на месте.

Мне было одиннадцать, и я не должна была ее носить, но когда я ее в первый раз увидела, у меня что-то умерло внутри. Мои близкие и друзья, соседи, которые их носили, перестали быть людьми. Они были «объектами».

Когда пришли немцы, получить работу значило всё, если ты еврей. Пусть эта работа была грязной, неприятной или гораздо ниже твоего уровня образования, это не имело значения. Любое занятие, доказывавшее, что ты способен оказать поддержку военным действиям, могла спасти жизнь.

Сначала Зигмунт работал в клинике, о чем пишет Рения. Я уверена, что для него это была удачная работа, потому что он хотел стать врачом, но это была его последняя интеллигентная работа. Следующим летом, когда всех евреев поместили в гетто, они с Мацеком нашли работу на немецком складе под Пшемыслем в армейском трудовом лагере. Они сортировали и разбирали обмундирование.

В своей книге «Помнить: мои истории выживания и после него» Мацек пишет, что однажды работа на фабрике чуть не убила Зигмунта. Зная, что в гетто почти не было продовольствия и что он мог продать пару штанов за еду, Зигмунт решил рискнуть. Он огляделся и, убедившись, что охранники на него не смотрят, надел шесть или семь пар под свои рабочие штаны. Когда он пошел к двери, выглядел так, будто с утра поправился килограммов на пятнадцать. Понятное дело, его остановил охранник.

«Ты что это придумал?» – спросил охранник.

Зигмунт понял, что попался, что его или изобьют, или арестуют, или сразу казнят, поэтому он молчал. На его счастье, в администрации работала еврейка, которой нравился Зигмунт. Она знала, что немецкий солдат, который только что поймал Зигмунта, в нее влюблен. Она встала из-за стола и вмешалась.

«Пожалуйста, отпусти его. Я тебе кое-что дам».

Я надеюсь, жертва была не слишком велика, – но она спасла Зигмунта. Для верности Зигмунт тоже сунул немецкому солдату золотую монету.

Это был первый из многих случаев, когда Зигмунту удалось избежать гибели во время войны. От получения работы, налаживания связей и до проявления изобретательности, чтобы уцелеть, они с Мацеком пережили больше, чем почти все, с кем я росла.

После того как немцы захватили всю Польшу, стали чаще приходить письма от мамы. Как пишет Рения, они приходили одно за другим. Наверное, потому, что почта не должна была больше перемещаться из одной оккупационной зоны в другую, а может быть, что-то еще, например, мама подружилась с кем-нибудь на почте. Тогда я не спрашивала – я просто была рада известиям от нее.

С новыми документами и именем мама могла приехать нас навестить. Это было трудно и опасно – надо было отпроситься на работе, проехать через зону военных действий и скорее всего солгать о том, кого она навещает. Поездка на поезде занимала больше десяти часов с одной пересадкой в Кракове.

Но за два года мама не провела со своими детьми много времени. Она ужасно скучала. А мы скучали по ней!

В 1939 году немцы разбомбили мост, соединявший Засанье – часть Пшемысля на левом берегу реки Сан, – так что переезжали по железнодорожному мосту. Но к сентябрю 1941 года евреям было запрещено пользоваться этим мостом. Тайна, о которой пишет Рения, умерла вместе с ней, так что я понятия не имею, как мы перебирались через Сан. Не знаю я и почему увиделась с мамой раньше, чем она. Дедушка или мама подкупили немецкого солдата? Мы прошли пешком с папой Дзидки, который соврал: «Это две мои дочки»? Хотела бы я помнить, но не помню. Все, что я знаю, это то, что виделась с мамой несколько раз во время войны в Пшемысле и что она вернулась в Варшаву без нас с Ренией.

Люди обычно задают единственный вопрос: «Почему вы не жили у нее? Вы могли бы бежать!» Все не так просто. Смерть таилась на каждом углу, и начинать новую жизнь было дорого и опасно. У нас не было для этого документов. А новые документы были единственной возможностью выбраться, как это сделала Булуш.