Светские манеры - Рене Розен

Каролина

На следующее утро после бала Каролина проснулась в обычное время – в половине девятого. Горничная принесла ей завтрак и утренние газеты. Едва она закончила утренний туалет, появился Томас. Вид у него был взволнованный.

– Что-то случилось?

– Э… гм… хм… – забормотал он в ответ, что было на него совсем не похоже. Чопорный элегантный Томас всегда выражался предельно четко и ясно. – Боюсь, из-за соседей у нас новые неприятности.

Раздосадованная Каролина ждала дальнейших объяснений. Пребывая в глубоком трауре, она жила как в тумане, и у нее даже не отложилось, когда ее племянник наконец-то открыл отель «Уолдорф». Но теперь она постоянно замечала чужие экипажи, останавливающиеся перед ее домом. По ее газону вечно слонялись какие-то непонятные люди.

Томас прокашлялся. Она чувствовала, что он боится ее расстроить.

– Ну? Что на этот раз?

– С прискорбием вынужден сообщить, что вчера вечером кто-то из постояльцев отеля «Уолдорф» облегчился в палисаде.

Каролина была поражена. Какая мерзость! Цивилизованные люди такого себе не позволяют.

– Ради бога, простите, миссис Астор, но я счел, что вас необходимо поставить в известность. – Дворецкий снова прочистил горло. – К сожалению, это еще не всё.

– Не всё? – Каролина сложила на груди руки, приготовившись к худшему.

– Один из лакеев обнаружил, что вчера вечером еще один постоялец отеля – совершенно посторонний человек – прошел вместе с вашими гостями на бал. К сожалению, он уснул в одной из ваших гостевых комнат, а до этого где-то растерял свою одежду.

Каролина поморщилась. Какое вопиющее хамство. Она велела Томасу распорядиться, чтобы кучер подал к дому экипаж, и немедля поехала к племяннику требовать, чтобы Уолдорф закрыл свой отель.

– И не подумаю, тетя Лина. – Уолдорф принял ее в бильярдной, где он гонял шары, сосредоточиваясь на каждом ударе, и, отвечая, даже не удосуживался поднять на нее глаза. – Отель приносит очень хорошую прибыль. К тому же, – добавил он, посылая в лузу сложный шар, – ваш старый особняк немного портит общий вид. Будет лучше, если вы съедете отсюда, чем окажете всем нам большую услугу. Я буду только рад, если вы снесете свою развалюху и освободите место для чего-то более стоящего.

– Бойся своих желаний, Уолдорф. – Внешне Каролина оставалась спокойной, двигалась грациозно, с величавой медлительностью, но внутри у нее все кипело. Она покинула бильярдную и поехала домой, обдумывая план мести.

По возвращении она сообщила Томасу, что намерена переехать из своего дома и сделать из него конюшню.

– Будет знать, – сказала она. – Пусть постояльцы «Уолдорфа» дышат навозом.

– При всем уважении, миссис Астор, мне трудно представить, чтобы конюшня носила ваше имя.

Каролина улыбнулась.

– Вы заходили в отель? – нерешительно поинтересовался Томас.

– Разумеется, нет. – Она наградила его сердитым взглядом, словно спрашивая: «Как вам вообще такое в голову могло прийти?!». Потом, подумав с минуту, уточнила: – А вы? Заходили?

– Один раз, – пожал плечами дворецкий. – Вполне приличный отель, но, думаю, вы могли бы его затмить.

– Каким образом?

– Ну, если мистер Уолдорф Астор желает видеть рядом со своим отелем нечто более похвальное, ублажите его.

– И что вы предлагаете?

– Тоже постройте отель. Более грандиозный. Более шикарный. – Он улыбнулся, покручивая усы.

– Томас! – У Каролины округлились глаза. – Вы не перестаете меня удивлять.

На другой день Каролина заручилась поддержкой сына, и вдвоем они наняли Ричарда Морриса Ханта, поручив ему построить на углу Шестьдесят пятой улицы и Пятой авеню новый дом – для Каролины и Джека с его семьей.

А весной они собирались снести ее старый особняк и начать возведение нового отеля на Тридцать четвертой улице, прямо рядом с отелем «Уолдорф». Только планировалось, что гостиница Каролины будет представлять собой более высокое здание; в нем будет семнадцать этажей, а не тринадцать, как у отеля «Уолдорф». Предполагалось, что бальная зала в ней будет более просторной, более роскошной – на 1600 человек. А на крыше будет разбит сад. Ричард Хант сказал, что строительство займет два года. Каролину сроки не пугали. Главное, чтобы ее отель во всех отношениях затмил, превзошел гостиницу Уолдорфа. А называться ее отель будет «Астория».

Альва

– Вот, возьми, – сказала Альва Консуэло за день до свадьбы, вложив в руки дочери нитку жемчуга.

– Еще и это? Нет, мама, не могу. Это же первый папин подарок, первое украшение, что он тебе подарил.

Альва уже отдала Консуэло все остальные драгоценности, купленные ей Вилли. Оставалась только эта нитка жемчуга, некогда принадлежавшая Екатерине Великой.

– Я не могу это принять, – отказалась Консуэло, возвращая украшение Альве.

– Разумеется, можешь. После свадьбы этот жемчуг тебе непременно понадобится. Не забывай, ты станешь герцогиней.

– Герцогиней, – с трудом выдавила из себя Консуэло, будто это слово весило пятьдесят фунтов.

– И в чем же дело?

– Прости, мама. Просто я… я уже ни в чем не уверена.

– Абсолютно нормальное состояние, – отмахнулась Альва, укладывая жемчуг.

– Но я все время думаю об Уинти… Я причинила ему боль.

Альва застыла на месте.

– И… я по-прежнему люблю его, мама. Люблю.

Жемчуг выпал из рук Альвы.

– Я знаю, что у нас не могло бы быть детей, – продолжала Консуэло, – но ведь есть столько сиротских приютов. На свете столько бездомных детей…

– Усыновление?

– Я понимаю, это не то же самое, но…

– В твоих детях должна течь кровь Вандербильтов. Это не обсуждается.

Консуэло помолчала, собираясь с мужеством. Потом:

– Но ты же развелась с папой. Потому что перестала его любить.

Альва вертела в руках изумрудные серьги. Ее глодала совесть. Неотступно преследовала мысль, что она – лицемерка. До этой минуты ей удавалось находить себе оправдание: Консуэло не понимает. Она молода, ей всего восемнадцать. Она не знает, что такое настоящая любовь…

– Я не люблю Санни, – промолвила Консуэло. – И я знаю, что он не любит меня.

Альва положила серьги и замерла. Наконец-то ей пришлось посмотреть правде в лицо. Факты копились, наслаивались один на другой, но она пыталась игнорировать очевидное. Притворялась, что не замечает печали в глазах дочери. Не слышит критики, исходившей от Вилли, от его семьи, от его сестер – даже от Оливера. Все в один голос умоляли ее отменить свадьбу. И теперь Альва была вынуждена признать, что этого брака не желает никто – никто, кроме нее самой. Она устроила замужество дочери вопреки воле родных и близких. Да, жених хотел денег, но любая невеста из состоятельной семьи могла бы стать герцогиней. Это был не брачный союз, а деловое соглашение.