Влюбляться лучше всего под музыку - Елена Соколова

— Ага, конечно, — усмехаюсь я и качаю головой из стороны в сторону.

— Посмотри, вон все руки изодрал.

— Это ерунда, мам. — Прячу кулаки за спину, начинаю пятиться к ванной. Самое время перевести тему. — Кстати, что-то твой Стас к нам давно не заглядывал. У него все нормально?

Ты-дыщ. Румянец потоками красного разливается по лицу, через секунду у нее даже шея пылает. Ох, мама-мама…

— С..станислав Вячеславович, вообще-то, — преподаватель твоей сестры, — выдыхает она, — при чем тут я?

Наклоняется, поднимает мои кеды и ставит на полочку.

— Да-да. — Соглашаюсь я. — Только уже можно не прятаться, мам. Мы с Машей выросли, — включаю свет в ванной комнате, — скоро сами съедем от тебя и будем жить отдельно. Если ты из-за нас не хочешь с ним встречаться, приводить его сюда, то зря. Ты — молодая, красивая, тебе…

— Паша, — на ее лице появляется испуг, — куда вы съезжать собрались? Как…

— Ну… не прямо же завтра, — мне хочется крепко обнять ее, чтобы успокоить. Застываю в дверях. — Но когда-нибудь обязательно.

Мама садится на пуфик в коридоре, складывает руки на коленях. Выглядит она как громом пораженная.

— Не рано, сынок?

— Ты в этом возрасте уже нас родила.

— Другое же время было…

— Ты чего, мам? Все будет хорошо. — Подхожу и, наплевав на все, сжимаю ее в своих объятиях. — Не могу же я до сорока лет обитать здесь. А твоя дочь, вообще, уже на работе живет. Думаю, ты должна сама ей посоветовать съехаться с Димой. У них вроде как большая любовь.

Мама вздрагивает, и я ее понимаю. Очень трудно осознавать, что дочь больше не нужно опекать, собирать в школу, заплетать, заставлять доедать кашу, а сына не нужно заставлять из-под палки делать уроки и ругать за шалости, разбитые окна и выкуренные тайком сигаретки. Мы повзрослели слишком быстро. Слишком. И маме стоит сейчас переключиться на что-то новое и интересное, чтобы не сойти с ума от скуки и не состариться рано.

— А у тебя? У тебя, сын? — Она утыкается носом в мою пропахшую потом майку, затем отрывается и смотрит прямо в глаза. — Все нормально? Анечку так давно у нас не видно… У вас все хорошо?

— Да, — хрипло отвечаю я, стараясь не меняться в лице.

— Если она стесняется меня после того, что я тогда видела…

Воспоминание о том случае заставляет меня улыбнуться и закрыть глаза от смеха. Невозможно смотреть в такой момент на маму, мне ведь и самому стыдно.

— Нет. — Качаю головой. Делаю усилие, чтобы разлепить веки и посмотреть на нее. — Все нормально, мам. Правда. Все хорошо.

Она кусает губу. Кивает и тяжело вздыхает. Не верит, но не решается больше лезть с расспросами.

— Надеюсь, что так. — Поправляет мне челку (ей всегда больше нравилось, когда я с зачесанными набок волосами выглядел послушным ботаником). — Надеюсь, что так. Ну, беги, мойся, а я пока приготовлю тебе ужин.

Отпускает меня, и я благодарно плетусь, куда и собирался. От меня, наверное, сейчас конем пахнет, не меньше. Закрываюсь, снимаю одежду, залезаю в ванну и сгибаюсь в три погибели, чтобы там поместиться. Я тоже надеюсь, мама. Что все будет хорошо. Когда вчера вечером Аня засыпала под мои песни под гитару, мне казалось, что все даже лучше, чем было раньше. Теперь все развивается постепенно. Так, как и должно было быть тогда. Потихоньку, а не с места в карьер.

Анна

Он сидел прямо на полу, прислонившись спиной к дивану, на котором, свернувшись калачиком, лежала я. Играл на гитаре и негромко пел. Сначала русские песни, потом (ну, надо же) одну песню Джона, затем одну из тех, что они будут на днях записывать на студии, и следом даже парочку своих песен. Думала, у меня сердце из груди выскочит, как птица из клетки, так проникновенно он исполнял их. Вспоминала, как Паша мне впервые подарил песню. Тогда, на вечеринке. Не побоялся показаться смешным, исполнил ее при всех, и это не имея совершенно никакого опыта публичных выступлений.

Вообще, я задумалась. У него определенно есть талант. Не имея за плечами ничего кроме законченной музыкальной школы по классу балалайки, нескольких лет самостоятельной игры на акустике и пары недель репетиций на электро-гитаре, взять в руки басуху и выступить на сцене… Это, наверное, как футболисту-любителю заиграть в «Барселоне» в одной связке с Месси.

И ведь он смог. Потянул. Поставил себе цель и добился…

Я осторожно включила диктофон на телефоне и стала записывать, как он поет. Не знаю, что это было: страх больше никогда его не услышать и желание оставить на память хоть что-то… Или что-то другое. Но что? Мне почему-то остро в тот момент виделось, что ему уготовано другое будущее. Не возле моей кровати на полу с гитарой, а на сцене. Не сутками на местном заводе и не в гараже, чтобы прокормить нас с будущим ребенком, а там, где его талант найдет свое лучшее применение.

Нельзя его всего этого лишать. Нельзя.

Даже если Паша думает, что любит меня. Думает, что это именно то, что ему нужно… Это будет неправильно. Я смогла бы мотаться с ним по городам какое-то время. Смогла бы гордиться его успехами, игнорировать поклонниц, как-то отбиваться от них, нам бы даже было весело… Но если оставить ребенка… Мне придется остаться в этом городе.

Нам придется.

И мне не хочется тянуть его на дно за собой. Он достоин того, чтобы его мечта исполнилась, чтобы мир услышал его музыку и голос. Этот удивительный тембр, который, убаюкивая меня вчера, казался самым родным на свете.

— Это я. Есть кто живой? — Спрашиваю с порога, удивляясь про себя, как маман еще не поменяла замки в квартире, едва избавившись от любимой дочери.

В помещении очень тихо. Похоже, что никого нет. И меня это даже немного успокаивает. Я не собиралась падать ей в ноги, рассказывать о своей беременности, к которой еще сама никак не могу привыкнуть, и просить о помощи. Нет. В отношениях с моей матерью бесполезно надеяться на что-то, кроме поучительной отповеди. Мне захотелось найти ответы на свои вопросы, а ее отсутствие дома как нельзя лучше мне сейчас подходило.

Тихо проскальзывая в комнату мамы, я воровато оглядываюсь. Недоеденный бутерброд на тумбочке сразу вызывает у меня тошноту, а догадки, кто мог его тут оставить, — злость. Конечно же, Роберт. Эта толстая свинья жрет в маминой постели. Ему здесь позволяется все, и даже несокрушимые принципы чистоты и порядка рушатся под напором его наглости. От одного воспоминания о небритой туше, рассекающей по нашей квартире в просторных трусах-семенах, меня снова начинает душить гнев.

Подхожу к комоду, тихонько приоткрываю его и вижу мамино белье, аккуратно разложенное ровными стопочками. Осторожно приподнимаю и снова кладу на место. Сама не знаю, что ищу. Хотя бы что-то. Мне сейчас пригодится любая зацепка о личности моего отца. Под сложенной вчетверо ночной рубашкой вижу пачку презервативов и морщусь.