Оливье, или Сокровища тамплиеров - Жюльетта Бенцони

— Ну, что ж, красавица, ты мне за это заплатишь... и знаешь как? Я оставлю вас в доме, но вы будете моими служанками... а ты, ты будешь ублажать меня, ублажать в постели, — проскрежетал он и, сверкнув безумными глазами, бросился к мулу, быстро перебирая короткими ножками. Гонтран снял с него тюк и наподдал ногой так, что тот покатился по земле.

Потом, взгромоздившись на мула, зарычал:

— Ну что, ты еще не жалеешь о своей пощечине, шлюшка? Завтра я вернусь... и не один! Я оставлю здесь кого следует, чтобы вы поняли, кто здесь хозяин! Иначе...

Его прервал звук охотничьего рога, и вместо того, чтобы пришпорить своего мула, он придержал его, прислушиваясь, в то время как по лицу его расползалась широкая улыбка:— Кажется, мне не придется ходить далеко! Это наш сир Филипп решил немножко отдохнуть в своем замке Пассиакум...

— А я думала, вы боитесь его? — презрительно бросила Матильда.

Он захохотал и пришпорил мула.

— Раньше боялся! Но если вы не примете мои условия, мне, я думаю, не составит труда пойти во дворец и выдать вас. К тому же, я буду не один! До завтра...

С насмешливым жестом он двинулся к воротам усадьбы, так и не закрытым после возвращений женщин из леса, но выехать ему не удалось: перед ним стоял человек, грязный, пыльный, но такой внушительный, что галантерейщик остолбенел. Незнакомец ждал его, расставив ноги, скрестив руки, и не успел толстяк сказать слова, как в три прыжка Оливье оказался рядом, стащил его с седла и повалил на землю. Красивая шляпа отлетела в сторону.

— Так чего ждать? — прорычал незнакомец. — Пойдем туда сейчас же.

Нагнувшись, он схватил галантерейщика за ворот красивой вышитой рубахи, поставил его на ноги и толкнул вперед, тыча в спину Гонтрану кинжал, который выхватил из ножен другой рукой.

— Мессир! — как безумная, закричала Жулиана. — Что вы делаете? Вы нас погубите!

— Не беспокойтесь! Пора узнать, чего стоит правосудие Филиппа! Если кто и пропал, так вот этот жирный боров! Может быть, я тоже погибну, игра стоит свеч: вы не можете так жить дальше, одинокие и слабые женщины, — он подчеркнул слово «одинокие», — с дамокловым мечом над головой. Если я не вернусь, примите меры предосторожности...

— Вот-вот! — огрызнулся Эмбер. — Я ведь тоже обращусь к королю, и меня он послушает скорее, чем какого-то бродягу. Я парижский буржуа...

— А я рыцарь! И ношу имя Оливье де Куртене! Король тоже рыцарь! Ну же, шагай вперед!

— Подождите, мессир, — проговорила Марго, служанка, голоса которой никто никогда не слышал, потому что, кажется, ей нечего было сказать. — Возьмите, на всякий случай, вот это! Я вам помогу.

В руках у нее была веревка, которой они крепко-накрепко скрутили галантерейщику запястья, а так как он изрыгал ругательства, она заткнула ему рот тряпкой, достав ее из-за пояса своего передника. Затем она почтительно протянула конец веревки Оливье:

— Так-то будет лучше!

— Спасибо, Марго! — улыбнулся Оливье. — Хорошенько ухаживайте за нашими дамами... и попрощайтесь за меня с теми, кто мне дорог...

— Нет, не надо прощаться! Или позвольте мне пойти с вами, потому что именно меня хотел осквернить этот гнусный человек! Надеюсь, я смогу говорить с королем, — воскликнула Од, которая была тут же, рядом с Марго.

— Я не уверен в этом. Король сейчас не доверяет женщинам, особенно если они очень красивы... как вы! Предоставьте это дело мне. Я хочу только того, чтобы вам просто дали право жить здесь со спокойной душой, с матушкой, бабушкой и с доброй Марго, под присмотром славных Обена и Бландины... как это было с тех пор, как произошло несчастье.

Он говорил, слегка подчеркивая слова, глядя прямо в растерянные глаза девушки, чтобы та правильно поняла его намерения: никто в деревне до сих пор не видел мужчин, и удачей было то, что сегодня никто не заметил ни Матье, ни его сына. Надо было этим воспользоваться.

— Жить со спокойной душой? В то время как вы будете рисковать жизнью? О, сир Оливье, похоже, я теряю вас всегда, как только нахожу...

Он вздрогнул, как от удара.

— Разве это так важно для вас? — пробормотал он с трудом, словно у него перехватило дыхание.

— Больше, чем я могу выразить словами.

Понимая, что с губ готово сорваться признание, она покраснела, внезапно устыдившись своего поведения, столь нескромного, что могло вызвать презрение к ней, девушке из народа, которая осмеливается поднять глаза на него, на рыцаря... на тамплиера! И она, сотрясаясь от рыданий, бросилась бежать к дому. Если бы она обернулась, то, может быть, взгляд Оливье утешил бы ее. В нем светилось острое сожаление и еще что-то, не сознаваемое им самим, но, без всякого сомнения, это было радостное чувство.

«Она любит вас...» — сказала Бертрада, испуская дух, и Оливье, потрясенный, начинал верить, что се слова не были бредом, что, возможно, это правда...

Но сейчас следовало действовать, а не мечтать о невозможном: например, нужно было, чтобы Гон-гран Эмбер заплатил за свою подлость. При мысли о том, какой опасности это сладострастное животное хотело подвергнуть столь нежное существо, кровь снова закипела у него в жилах, и он почувствовал желание убить его тут же, на месте! Это было бы так просто!.. Только вот хладнокровно расправиться с беспомощным человеком, каким бы мерзким он ни был, — нет, никогда Оливье не смог бы этого сделать... Он намотал веревку на руку, закинул конец на плечо и потянул:

— Но... Пошел! Пора навести порядок в твоей жизни, да и в моей тоже...

* * *

Знамя с королевскими лилиями едва колыхалось на вершине единственной башни, которая не была окружена рвом. Стоя рядом с двумя зубчатыми стенами, окружающими часовню, она соединялась с ними галереей и образовывала замок Пассиакум. Раньше это было самое спокойное место на свете. Интенданту замка, старому шевалье де Фурке, удавалось поддерживать некоторую дисциплину среди нескольких лучников, составлявших гарнизон, в ожидании — весьма редких! — визитов короля. Он, конечно, умер бы от скуки без шахматных партий, которые разыгрывал с капелланом, без обильной еды, которую делил с ним, и без бесконечных воспоминаний о военных кампаниях. Ими он приправлял эти самые трапезы, одно дополняло другое, капеллан же был гурманом, поэтому и воспоминаний было рассказано сверх всякой меры. Здесь все жили в замкнутом пространстве, и единственной связью с внешним миром был звон колокола в часовне, сзывавшего к молитве в урочные часы.

В этот день в замке царило оживление. Подходя к воротам, Оливье и его пленник увидели двух лучников у поднятой решетки, а во дворе заметили королевских сержантов, которые, держа жезлы с королевскими лилиями, следили за разгрузкой какой-то клади. Естественно, две длинные гизармы скрестились перед ними, и один из стражников, смеясь, спросил:

— Куда это ты направляешься, приятель? Если этот тип крадет кур, то у мессира де Фурке нет времени разбираться с тобой. Как видишь, — добавил он, указывая на суету во дворе замка, — к нам прибыл сир Филипп.