Древо Иуды - Арчибальд Кронин

— Я не стану… я не стану вас слушать.

— Но вы должны, дорогая Кэти, ради себя самой. Итак, наш Дэвид вернулся в Шотландию из лучших побуждений, чтобы исправить былое зло. А когда оказалось, что вашей матери, к несчастью, больше нет, то вместо нее вы стали объектом его доброго внимания. Вначале все было хорошо, да, прекрасно и достойно, но затем кое-что изменилось, он в порыве благородства захотел сделать для вас даже больше, чем планировал, поэтому — о, эти обаятельные мужчины с вкрадчивыми манерами умеют обращаться с женщинами, — пообещав жениться и отправиться с вами в «Миссию», он стал вашим возлюбленным, история вашей матери повторилась.

— Прекратите! — Кэти в отчаянии закрыла уши. — Я не могу… Я не стану больше слушать. Это так ужасно.

— Конечно, это не очень хороший поступок — соблазнить сначала мать, потом дочь, и все только с самыми лучшими намерениями. Однако я уверяю вас, он не так уж плох по сравнению с другими, а я знаю мужчин, дорогое дитя, некоторые из них гораздо ужаснее, как говорится, чем Дэвид, который всего лишь слаб и эгоистичен и стремится любой ценой избегать неприятностей и трудностей. Нет, погодите. — Кэти запоздало попыталась встать, но Фрида удержала ее за руку. — Неужели вы не понимаете, я говорю ради вашего же блага? Я должна показать вам вашу ошибку. Если бы вы вышли замуж за этого славного Дэвида, он устал бы от вас и через полгода разбил бы вам сердце. Вы с ним совершенно разные, не одного поля ягоды. Вам никогда не удалось бы обратить его к религии или даже заставить вновь заняться врачебной деятельностью. А у него не получилось бы привить вам любовь к его глупому антиквариату или знаменитым картинам, навязанным ему дилерами. Ваш брак превратился бы в сплошную катастрофу.

Кэти сидела совершенно неподвижно с застывшим выражением лица, и в этой неподвижности было что-то наводящее ужас. Она почувствовала себя униженной и нечистой, больной, как в лихорадке, лишенной всего, что было ей дорого. Ей хотелось убраться оттуда поскорее, но не было сил, остались лишь слабость и презрение к самой себе.

— Ну разве это не очевидно? Жена, которая нужна этому Дэвиду, — не милая нежная девушка вроде вас, а женщина, достаточно сильная, чтобы руководить им, та, которая заставит его подчиняться и всегда, всегда делать то, что нужно.

Глаза Кэти превратились в два больших черных омута на маленьком беленьком личике.

— Вы, — задохнувшись, произнесла она.

— Да. Сегодня в Базеле мы поженились.

Вновь наступила тишина. Брови Кэти, сдвинутые от боли, изменили ее лицо. Какие мысли проносились в ее измученном мозгу! Она опустила голову, не в силах бороться с ними, не в силах их удержать — встреча у могилы матери, обаятельная, серьезная улыбка, друг вашей семьи, день в Эдинбурге, такой веселый и щедрый, обход больных, какая чудесная медсестра, но очень усталая, чашка супа, моя дорогая, так нежно, а затем Вена, странный водоворот огней, звуков, музыки, Пинкертон, дорогой Дэвид, ты никогда не смог бы так поступить, затем Швейцария, снежный саван, да, я поеду с тобой, маленькая миссионерская церковь, на виду у небес, а потом, совсем как ее дорогая покойная мать… О боже, это невыносимо! Она вскочила, словно безумная, думая лишь о том, как бы убежать.

Но Фрида проворно поднялась и встала у дверей, закрыв проход.

— Погодите, Кэти, будьте рассудительны. Поверьте, я желаю вам добра. Мы многое можем для вас сделать.

— Дайте мне уйти. Я хочу только одного — уйти… вернуться домой.

— Кэти, машина отвезет вас в гостиницу.

— Нет-нет… Я поеду пароходом… Я хочу вернуться домой.

Путь по-прежнему был заблокирован. Кэти лихорадочно огляделась, подбежала к выходу на террасу, распахнула стеклянную дверь.

— Остановитесь, Кэти.

Но она уже пересекла террасу и лужайку, направляясь к узкой садовой тропе, ведущей в деревню. Она сбегала вниз по крутому спуску, в темноту, не обращая внимания на невидимые ступени, падая в отчаянной спешке, снова поднимаясь, продираясь сквозь зловещие тени, пытаясь лишь скрыться. Темные кусты хлестали по ее телу, как живые, кололи со всей человеческой злобой. Потрясенная, она перестала быть собой, она уже не жила, а только передвигалась в сумбурном и трагическом сне. В сумрачном мире, в котором она бежала, все ушло из души, кроме боли. С ней все было кончено.

Фрида не могла за ней последовать. Она стояла, расстроенная, в дверном проеме, откуда лился свет, и все смотрела, смотрела, пока бегущая и спотыкающаяся на каждом шагу фигурка не потерялась в жестокой ночи. Затем, не спеша повернувшись, она покачала головой, закрыла дверь и, пройдя в коридор, окликнула мужа. Он спускался по лестнице медленно, нервно, с побелевшим лицом и увлажненными глазами. Все это время он просидел на верхней площадке, пытаясь успокоиться одной из своих сигарет «Собрание» с монограммой.

— Все устроено, — спокойно сообщила Фрида. — Она ушла.

— Но куда… и как… — Голос его дрожал.

— Я предложила ей машину, но она предпочла вернуться тем же путем, каким прибыла, — пароходом. Она едет домой. Единственное ее желание — уехать домой.

— Но, Фрида… — Он запнулся. — Она оставила работу. Она не может вернуться к Уилли. Где теперь ее дом?

— Ты задал вопрос. Тебе самому на него и отвечать.

Пауза.

— Она… очень переживала?

— Да.

— Как… именно?

— А сам не догадываешься?

— Что ты ей сказала?

— Правду. Ради нее и ради нас нужно было отрезать одним махом. Так я и поступила.

— Ты все ей рассказала?

— Да.

— Но ты… объяснила, что я не хотел ничего плохого.

— Все было объяснено.

— И все же… она переживала… сильно?

— Да. — И более резко: — Я уже это говорила.

— Наверняка она понимала, что я не мог отправиться туда.

— Она приехала не для того, чтобы увезти тебя туда.

Он вскинул руки.

— Но откуда, ради всего святого, я мог знать, что «Миссия» будет сожжена.

— При нынешних обстоятельствах ничего удивительного в этом нет. Сейчас там горят все миссии.

— Бог мой, Фрида, я ужасно расстроен. Очень волнуюсь, как она вернется обратно. — Он бросил взгляд на часы. — Возможно, она опоздала на пароход, а это был последний до Мелсбурга. Мне следует пойти за ней… Если она все еще на причале.

— Тогда иди.

Она произнесла это резко. Под взглядом желтых глаз с узкими щелочками-зрачками он покраснел и сник.

— Нет, — сказал он. — Ты совершенно права. Это было бы неразумно.

Снова тишина. Фрида решительно опустила ладонь ему на плечо.

— Прошу тебя, возьми себя в руки, будь мужчиной. Она молода и, как ее мать, переживет. Ты можешь себе позволить назначить ей пособие, причем большое. Позже ты обязательно пошлешь ей бумаги, оформленные должным образом.