Республика Святой Софии - Ольга Кузьмина

Повесть о Михаиле Клопском была написана в 1478 или 1479 г.[807], поэтому неудивительно, что окончательный вариант жития был преподан в угодном московскому князю ключе. Видимо, авторитет юродивого в Новгороде был велик. После смерти Михаила сложился его культ, который и решил использовать Иван III в своих целях, щедро оплатив работу составителей жития.

Недостаток источниковых данных не позволяет достоверно восстановить причины отставки архиепископа Феодосия. Однако если верна гипотеза, что владыка был причастен к доработке Новгородской судной грамоты, то весьма вероятно, что Феодосий попытался совершить и еще какие-то демократические преобразования. Вспомним, что князь Константин Дмитриевич, который предположительно также участвовал в составлении новой редакции Судной грамоты, покровительствовал Клопскому монастырю и даже построил в нем каменную церковь. Возможно, Феодосий продолжил какие-то начинания князя, но не угодил боярам, которые сумели очернить владыку во мнении всех новгородцев. У Феодосия не стало в Новгороде сильных сторонников, иначе его попытались бы защитить. Опальный владыка попал в глубокую немилость и к новому архиепископу. Ефимий I жестко отредактировал ту часть официальной владычной летописи, которая была написана при его предшественнике — Феодосии. Вероятно, именно этим объясняется скудость летописных сведений о времени владычества Феодосия.

Более того, когда в 1425 г. Феодосий умер, в летописи он был назван игуменом («преставися Феодосии игумен святей Троице, в своем манастыре»[808]). Хотя остальных архиепископов, по своей воле покинувших стол, до их смерти величали владыками. Впрочем, Феодосий был только выбран, но так и не был утвержден в сане архиепископа московским митрополитом. Немилость со стороны преемника и неполное вступление в сан привели к тому, что Феодосия после смещения перестали считать архиепископом и лишили подобающих прижизненных и посмертных почестей. Согласно Житию Михаила Клопского, хоронили Феодосия без подобающих архиепископу почестей: «Преставися Феодосей канун Покрова дни, и послаша ко владыки Еуфимию проводит Феодосиа, и он не поехал. 3 дни лежа не похоронен, и люди добры скопяся из города, игумены и попы, и понесут Феодосиа ко гробу хоронити»[809].

Новый архиепископ Евфимий Брадатый (Омельян) пришел на владычную кафедру «от Святаго Воскресениа с Деревяницы»[810]. Имя Евфимий он получил после поставления.

Существует письменный источник, свидетельствующий, что Омельян до избрания был священноиноком Деревяницкого монастыря. Это так называемая архиерейская присяга Евфимия — Исповедание веры. Присяга начинаестя словами: «Емелиан, священноинок, милостию божею нареченный в святейшую епископию новгородскую, се пишу рукою своею и разумом своим…»[811]

А. Е. Мусин выдвинул гипотезу о том, что Омельян-Евфимий был братом боярина Юрия Онцифоровича[812]. Основой для своих построений исследователь принял две археологические находки с Неревского раскопа: во-первых, берестяную грамоту № 253 (1369–1396), содержащую распоряжение Максима Онцифоровича о выдаче зерна некоему Емельяну, а во-вторых, навершие посоха, обнаруженного в слоях 1369–1382 гг., на котором начертано имя владельца — «Емельян».

Кроме того, Мусин считает возможным, что архиепископ Евфимий I был заказчиком серебряной панагии, датирующейся концом XIV— началом XV в., с изображением святителя Емелиана и воина-мученика Онцифора. Сочетание редких патрональных изображений дало возможность исследователю предположить, что заказчиком мог быть неизвестный по другим источникам сын Онцифора Лукича — Емельян.

Что касается берестяной грамоты, ее текст не подтверждает предположения, что упоминаемый в ней Емельян — это будущий владыка Евфимий. Приведем текст полностью: «От Маскима ко десятчанам. Амо дать Мелеяну 8 деже накладо и веши. А ты, старосто сбери»[813]. Как и в ряде других берестяных грамот, в данном тексте автор письма вначале обращается к одному адресату, а потом к другому. Вероятно, Мельян — это и есть староста, а сама грамота предстает как своеобразный мандат, призванный подтвердить его полномочия[814].

Что касается посоха, то нельзя с уверенностью утверждать, что священник, который владел этой вещью, непременно жил на усадьбе Онцифоровичей, а не просто зашел однажды на усадьбу и сломал там посох.

Форма найденного навершия характерна для посохов, используемых в церковной культуре как символ власти епископа или игумена. Следовательно, в 1369 г. владелец посоха явно уже был взрослым человеком, по крайней мере не моложе 30 лет, иначе он не занимал бы пост игумена. Следовательно, если принять гипотезу Мусина на веру, то придется допустить, что к моменту избрания владыке Евфимию было уже больше семидесяти лет. Едва ли столь пожилого человека выбрали бы на ответственный пост фактического главы республики, ведь должность эта была связана с дальними разъездами и активной политической деятельностью. Разумеется, на усадьбе, принадлежащей боярам Онцифоровичам, мог жить или часто бывать игумен по имени Емельян. Но имя это не настолько редкое, чтобы с уверенностью связывать его с владыкой Емельяном-Евфимием.

Последнее доказательство Мусина, связанное с панагией, еще более спорно, поскольку гипотетично даже новгородское происхождение данного предмета. В литературе эта святыня известна как «панагия архиепископа Серапиона», поскольку она явилась вкладом этого владыки в Троицкий монастырь в 1512 г. Следовательно, даже если панагия была создана в Новгороде, то, скорее всего, не раньше 1506–1507 гг. — времени правления Серапиона. Учитывая, сколько церковных ценностей вывез из Новгорода Иван III, едва ли столь замечательная драгоценность сохранилась бы в неприкосновенности до архиепископа Серапиона. Учитывая все вышесказанное, происхождение архиепископа Евфимия I нельзя считать установленным.

После избрания Омельян поспешил уже в 1424 г. поехать на поставление к митрополиту, дабы легитимизировать свое положение. Тогда он и получил новое имя — Евфимий. Впрочем, в официальных документах Ганзейского союза владыка еще некоторое время продолжал именоваться Емельяном. Так письмо 1425 г. Ревельского городского совета новгородцам начинается с обращения «Святому отцу архиепископу Емельяну»[815].