Французский орден особиста - Николай Николаевич Лузан

лейтенант был в советском посольстве при полном параде. Теряясь в догадках, за полчаса до назначенного времени Иван прибыл на место. Духовой оркестр, игравший в холле бравурные марши, создавал атмосферу праздника. В глазах рябило от парадных мундиров: советских, американских, британских и французских.

Ровно в полдень места в президиуме заняли посол СССР во Франции Александр Богомолов, генерал Василий Драгун, генерал армии Пьер Кёниг, в июле назначенный главнокомандующим французской оккупационной зоной в Германии, и другие высокопоставленные представители военного командования союзников. Открыл торжественное собрание советский посол Богомолов. В своей короткой, но эмоциональной речи он подчеркнул важность боевого братства советских, американских, британских и французских солдат и офицеров, обеспечивших общую победу над фашизмом. Другие выступавшие были солидарны с ним. Французская сторона отметила весомый вклад множества советских воинов, сражавшихся в рядах французского Сопротивления и участвовавших в освобождении Парижа и Франции от фашистской оккупации.

Но настоящим сюрпризом для Рябова стал приказ № 293 от 5 июля 1945 года, подписанный командующим объединенными войсками Франции генералом армии Кёнигом. Его, лейтенанта Красной армии, должны были наградить французским орденом!

Награждались также его испытанные боевые товарищи – Андрей Петриченко и Сергей Бандалетов.

Приняв столь высокую боевую награду – Военный крест с серебряной звездой, – Рябов собирался по традиции отметить награждение в кругу друзей – бойцов Сопротивления. Всей компанией они пошли в небольшое уютное кафе неподалеку от советского посольства. Роль тамады взял на себя Андрей Петриченко. Наполнив шампанским бокал до краев, он опустил в него награду Рябова и, подмигнув, заметил:

– Чтобы не заржавела.

Рябов принял у Петриченко бокал и поднес к губам. Его остановил Шарль:

– Иван, прими этот скромный подарок, и пусть он всегда напоминает тебе о нашем братстве. – Вручив Рябову групповую фотографию партизан, Шарль прочитал стихи:

– Пусть твоя хватка не слабеет.

Успешно идут все дела.

А в трудный час тебя точно согреет

Частица нашего тепла!

– Спасибо, друзья! Спасибо, ребята! – дрогнувшим голосом произнес Рябов, и на его глаза навернулись слезы.

– Ура! – воскликнул Петриченко.

– Ура! Ура! Ура-а-а! – трижды раскатисто прозвучало в зале.

Под дружные аплодисменты Рябов осушил бокал.

Петриченко закрепил награду на кителе лейтенанта и объявил о начале торжественного обеда. После тоста, поднятого за погибших товарищей, разговор за столом стал оживленным. Выжившие в чудовищной войне, отталкиваясь от прошлого, старались заглянуть в будущее. В будущее, где, как им казалось, не будет границ, разделяющих людей на своих и чужих, на друзей и недругов. Рябов слушал неунывающего жизнелюбца Шарля, и ему хотелось верить в то, что после таких испытаний действительно наступит эра всеобщего милосердия. А Шарль, нисколько не сомневавшийся в этом, насел на Рябова, Петриченко и Бандалетова:

– Ребята, дайте нам с Анри слово: на следующий год, ровно в это же самое время, в этом же самом месте мы снова встречаемся!

– А может, в Москве? – предложил Анри.

– Почему бы и нет! – поддержал Рябов.

– Нет, лучше в Киеве! Это самый красивый город! – без тени сомнений заявил Петриченко.

– Ну, перестань, Андрей! Красивее Ленинграда ничего нет! – возразил Бандалетов.

– Фантастический город! – согласился Рябов. – Я там учился в военном училище! Это наша Северная Венеция!

– Всё, едем в Ленинград! – загорелся Анри и, подмигнув Шарлю, спросил: – Иван, а правда, что в Ленинграде самые красивые девушки?

Рябов бросил многозначительный взгляд на Петриченко и с самым серьезным видом сказал:

– Да. Но до Ленинграда вы можете не доехать.

– В чем проблема? Что может случиться? – округлил глаза Анри.

– Если сначала в Киев, точно может, – напустил туман Петриченко.

– В Киев?! – в один голос воскликнули Анри и Шарль.

– Вас туда запусти, вы там точно голову потеряете.

– Голову? В каком смысле? – удивился Анри.

– В буквальном, – продолжал интриговать Петриченко.

– Андрей, ты меня пугаешь. Что это за опасность?

– Роковая, и ее не избежать.

– Ну, говори же! Говори!

Петриченко посмотрел на него и вздохнул:

– Не знаю, как перед ленинградками, а перед киевлянками, ребята, даже Каменный гость не устоит.

– Ха-ха-ха! – первым расхохотался Шарль.

Улыбнулись и Рябов с Бандалетовым, а Анри заявил:

– Ну, тогда придется начать с киевлянок, а уж потом ленинградки.

Шарль хмыкнул:

– У тебя прям наполеоновские планы.

– Нет, они скромнее. Я не собираюсь покорять сердца москвичек.

Рябов улыбнулся и предложил:

– Едем ко мне на родину, Анри. У нас там девушки не хуже.

– А это где?

– На Южном Урале, под Оренбургом.

– У-у-у… – Анри зябко повел плечами: – Я боюсь русских морозов.

– Тогда остаются Ленинград и Киев, – заключил Рябов.

Было далеко за полночь, когда друзья расстались с надеждой, что через год встретятся снова, на этот раз в СССР.

В Энен-Льетар Рябов возвращался в приподнятом настроении. Август 1945 года стал для него поистине счастливым месяцем. Вслед за наградой его ждало еще одно важное событие: наконец-то сбывалась самая большая и сокровенная мечта, связанная с возвращением на родину. В советской миссии предстояла ротация сотрудников, и вышестоящее начальство – подполковник Дмитрий Алексеев и генерал Драгун – не стали настаивать, чтобы Рябов еще задержался. Драгун распорядился передать дела сменщику и приступить к формированию группы репатриантов для отправки в СССР – работа не заканчивалась. На родину предстояло следовать не морем, из Марселя в Одессу, а по железной дороге, через восточную часть Германии и Польшу, по территории западных оккупационных зон.

Вот как Рябов описывает это в своем дневнике:

«28 августа.

Сразу после награждения меня пригласил к себе один из представителей штаба по репатриации советских граждан из стран Западной Европы подполковник Алексеев. Еще раз поздравил меня с наградой. „Завтра ваши товарищи уезжают на Родину, – сказал он. – И не морем, как предполагалось, а по железной дороге. А лично вас мы хотим задержать во Франции еще. Дел у представительства хоть отбавляй. А людей не хватает“. Но, видя, как потускнели мои глаза, переспросил: „Так, говоришь, четыре года ничего не знаешь о семье? Это я понимаю. – Вздохнув, он добавил: – Ну что же, тогда собирайся“.

Радость и волнения дня – все это перемешалось и так подействовало на меня, что, выскочив из кабинета Алексеева, я плохо соображал, что делаю. Не помню, как добрался до гостиницы. Схватил чемодан и, не подумав о том, что дневной поезд уже ушел, товарищи, приезжавшие вместе со мной за наградами, уехали, кинулся на вокзал…

Оказалось, что до вечернего поезда еще оставалось больше трех часов. Все это время я ходил по перрону, пока наконец не подали состав, который я ждал…»