Черный мотылек - Рут Ренделл

Дж».

Суд воспринял это письмо как еще одно доказательство порочных склонностей Десмонда Райана и не придал ему особого значения. Следующим свидетелем обвинения выступил человек, который утром после убийства нашел тело. Он описал царивший в комнате разгром: мебель сломана, ковер пропитался кровью, красные пятна на стене. После этого суд сделал перерыв до понедельника.

Однако напрасно Сара искала в газете за вторник репортаж с очередного заседания суда. Вместо этого в следующем номере появилась краткая заметка о том, что Джордж Питер Гивнер покончил с собой в камере. За воскресную ночь он успел разорвать на полосы рубашку и подштанники, сплел веревку и повесился.

Папка с бумагами, посвященными Джеральду Кэндлессу, или Джону Райану, распухла до размеров телефонного справочника. Сара добавила к стопке ксерокопии газетных статей и уселась дочитывать «Белую паутину». С месяц назад она отложила книгу, потому что не нашла в ее сюжете никакой связи с жизнью отца и считала необходимым заняться его последним романом «Меньше значит больше». Но теперь, раскрыв на середине его «триллер», Сара с ужасом всматривалась в пугающие картины: «белый призрак», полузверь-полуптица, оставлял на снегу кружевную, как паутина, вязь следов, и ей стало по-настоящему страшно, будто ребенку, который, оставшись в доме один, читает рассказ о привидениях. Она дошла до главы, где герою снится сон о тоннеле: выход завален камнями, он поворачивает назад, но и в том месте, где он вошел, уже поднялась высокая каменная стена.

В это время года рано темнело. Добравшись до сцены убийства, Сара включила свет, принесла вина и залпом выпила первый стакан. Ей уже было понятно, почему критики назвали роман триллером. Ни прежде, ни после отец не описывал столь наглядно, во всех подробностях, насильственную смерть. Здесь, в «Белой паутине», была достоверно реконструирована драка Джорджа Гивнера и Десмонда Райана — Гарри Мерчанта и Денниса Конлона по книге: один успел схватить предмет, который можно использовать в качестве оружия, другому автор вложил в руки только провод от лампы. С характерным для Кэндлесса пристрастием к историческим образам участники этой битвы сравнивались с римскими гладиаторами, вооруженными, соответственно, мечом и сетью.

Никогда прежде книги отца не вызывали у Сары содрогания, но сейчас, читая описание комнаты, в которой брызги крови разлетались во все стороны, словно алые птицы ударялись о стеклянные стены, она вынуждена была отвести взгляд от ровных черных строк. Стало неприятно читать о том, как был изуродован красавец Десмонд-Деннис, вникать в бесконечный, мучительный, страстный монолог о прекрасном разбитом лице, о кровавой трещине в черепе, о сломанных пальцах. Она поспешно пролистывала страницы, пока не дошла до момента, когда нашли тело. Потом пришлось прочесть о самоубийстве Гивнера-Мерчанта, о его жалком, одиноком конце, о долгих часах перед тем, как мертвое тело нашли в камере.

Ни слова о письмах. Марк, друг детства, появляется лишь в третьей главе, когда узнает об убийстве из газет, как и Сара. Элемент триллера быстро исчез из романа, тайна и напряжение исчерпались, и следовал затянутый анализ чувства вины Марка. По какой-то причине он принимал на себя ответственность за смерть Денниса.

Читая, Сара все подливала вина в бокал и к последней главе опьянела, буквы плясали перед глазами. Ничего нового она из книги не узнала, кроме того, как мучительно отец переживал смерть младшего брата. Она уснула в кресле, и книга упала на пол.

К тому времени, как Урсула получила специальность, рабочих мест не осталось — заканчивались восьмидесятые годы. Джеральд, хоть и не превратился в инвалида, должен был беречь больное сердце и нуждался в заботе. Урсула научилась готовить ему диетические блюда и уговаривала мужа ежедневно гулять в саду, по ровной местности. Она бы взяла его с собой на прогулку вдоль берега, но крутой подъем мог стать для него роковым.

Ни слова девочкам. На этом он настаивал.

— Они любят меня, — говорил Джеральд. — Мне выпало редкое счастье: две замечательные, красивые женщины меня любят. Чем я это заслужил? И неужели я отплачу им за любовь преждевременным огорчением?

По мнению Урсулы, Джеральд сделал вполне достаточно, чтобы заслужить любовь дочерей: он вставал к ним ночью, целовал и обнимал, рассказывал сказки, давал им все, чего душа пожелает, не скупясь тратил на них деньги, купил каждой по квартире, — но она не стала высказывать свое мнение вслух. Джеральд сам ездил на регулярные обследования в клинику, забрасывая по дороге очередную главу «Улыбки в мезонине» своей машинистке. Урсуле отвозить его не разрешалось, поскольку Джеральд считал женщин — за исключением Сары и Хоуп, разумеется — ненадежными водителями.

Врачи решили прибегнуть к ангиопластике: забитый сосуд расширяли, введя в него с помощью катетера воздушный шарик, который затем надували. Этот метод понравился Джеральду, поскольку позволял обойтись без операции, но желанного результата добиться не удалось: артерия была почти полностью перекрыта.

В тот раз домой его везла Урсула, и Джеральд не жаловался на ее манеру вождения. Он был подавлен. Он всегда отличался прекрасным здоровьем, а теперь сила покидала его, как остриженного Самсона. Книги Джеральда принимали с горячим одобрением, а потом и с восторгом, но критики не одобрили «Полчаса в переулке», с пренебрежением отнеслись к «Белой паутине», а «Улыбку в мезонине» едва заметили, отводя ей в лучшем случае краткий абзац внизу страницы.

Он прекратил работать. Сильнодействующие препараты имели побочный эффект: Джеральду снились кошмары. Жене он говорил только, что опять видел страшный сон, какой именно — не пояснял. Неужели опять про каменный туннель? Но спрашивать она не хотела.

Никаких чувств к Джеральду не осталось в ее душе — ни жалости, ни любопытства, не говоря уж о любви. Спасибо хоть на том, что он не стал бременем или источником раздражения. Он — ее судьба, признала Урсула и добросовестно ухаживала за мужем, следила, чтобы он удобно сидел, был тепло одет, хорошо накормлен. Так она могла бы заботиться о состарившейся и не слишком любимой собаке. Разговоры их давно сделались пустыми и скучными. Он сам до этого довел. Постоянным пренебрежением и редкими жестокими выходками он уничтожил в Урсуле и любовь, и даже симпатию к нему, приучил к молчанию — ей не хотелось общаться с мужем, — но и сам не знал, о чем с ней говорить. Изредка они обсуждали симптомы его болезни, погоду, прилив.

Из его друзей-писателей умер Роджер Паллинтер, умерла и жена Артура, а сам Артур снова женился и переехал во Францию; Адела Черчхауз выжила из ума, ее не выпускали одну из дома; «альцгеймер» Фредерика Киприана прогрессировал; Битти Пэрис написал автобиографию и умер в день ее публикации. Только Райтсоны порой навещали их, но Джеральду и не требовалось других гостей, кроме его любимых дочерей. Хоуп и Сара всегда приезжали по выходным, иногда являлся Роберт Постль, привозил Джеральду свежие сплетни из литературно-издательского мира, сопровождал Урсулу на прогулки по пляжу.

Иногда ей думалось, что надо бы выйти на люди, передохнуть, но за всю жизнь Урсула ни разу не сходила в кино одна, а теперь уже поздно было обзаводиться такой привычкой. Вечерние курсы давно приелись. Джеральд не ссорился умышленно с соседями (одна семья жила на самой вершине утеса, две другие — пониже гостиницы), но давал понять, что снисходит к ним и тяготится их компанией. Люди смущались и не навещали их больше, и в то же время им не приходило в голову позвать в гости одну Урсулу.