Полуденный бес - Павел Басинский

Петр Иванович разволновался, остановил машину на обочине и заглушил мотор.

– Да, явился! Лика я не видел, только плечи и спину согбенную. И Крест огромный на ней. С этим Крестом Он точно удалялся от меня и звал за собой. И так вдруг ясен стал мне мой путь! Или за Ним, за Крестом, вместе с народом моим одураченным. Или оставаться здесь, с Палисадовым. Поцеловать ему ручку, которую он потом брезгливо будет с мылом отмывать. И тогда я сделал то, за что Палисадов меня люто ненавидит и ждет случая, чтобы поквитаться со мной…

– Что?! – вскричал Джон.

– Когда он потребовал, чтобы я положил на его стол список тех комсомолок, что женихов у Богородицы просят, я встал и… плюнул на его стол. Вот тебе, говорю, твой список!

– Что он с вами сделал?!

– Ничего. Его скоро перевели в Москву, а меня даже из секретарей райкома не турнули. Я думаю, Палисадову не с руки было раздувать этот скандал. Но я представляю, с какой ненавистью он отмывал своей холеной рукой свой заплеванный стол! Палисадов решил отомстить мне на более высоком уровне. Вчера на баррикадах он увидел меня, подошел и предложил место епископа.

– Разве он решает это?

– Возможно, будет решать.

– Я знаю, что вы ему ответили! – взволнованно предположил Половинкин. – Вы плюнули ему в лицо!

– Нет, – ответил Чикомасов. – Хорошие глупости совершаются только в молодости. Когда они становятся системой, то перестают быть хорошими, не переставая быть глупостями. Я поблагодарил генерала Диму и вежливо отказался.

– Но этим вы оскорбили его еще больше!

– Я сделал это непреднамеренно. Это вопрос его собственной совести.

– А вы не боитесь, что он добьется, чтобы вас лишили священства?

– Вы плохо его знаете. Конечно, он всегда будет ждать возможности отомстить мне. Но не унизится, чтобы искать эту возможность. Немыслимо, чтобы гордый Палисадов опустился до травли какого-то районного попа. Вот если бы я стал епископом…

– Поцеловали бы его ручку?

– Вы всё правильно поняли.

Они снова тронулись в путь. После всего рассказанного у Половинкина родилось к Чикомасову какое-то новое чувство. Джону было приятно сидеть рядом с этим человеком в машине, слушая его негромкий, с высоким тембром голос.

– Расскажите о Вирском, – тихо попросил Джон.

– Ого! Вы и с ним успели познакомиться? Остерегайтесь его! Это очень опасный человек! Палисадов в сравнении с ним ничтожество. Вирский… Странно: я не люблю его, даже боюсь, хотя, в сущности, должен быть ему благодарен. В конце концов, не Палисадов, а именно он окончательно привел меня к вере…

– Как это могло быть?

– Его назначили в Малютов на должность директора краеведческого музея. В первый же день он явился ко мне. Познакомились мы еще в Москве, в Ленинской библиотеке. Там я конспекты из Маркса и Энгельса разбавлял выписками из Бердяева и Розанова. Вирский первый подошел ко мне в курилке и своими всегда смеющимися глазами указал на потолок. Мол, как оно там? А наверху находилось специальное хранилище запрещенной литературы. Я испугался. «Так-так! – сказал я себе. – А не засланный ли это казачок?» Но я ошибся. Мы быстро с ним сошлись. Так часто бывает в библиотеке, где проводишь дни, недели, месяцы. Время от времени тянет с кем-то побродить по коридорам, размять затекшие ноги и заодно обсудить прочитанное. Родион был бесценным собеседником! Энциклопедически образованным в религии, философии, оккультизме. Помню, как легко он разрушил мое увлечение Бердяевым. «Этот господин, – сказал он, – вроде пресс-секретаря у Господа Бога. Говорит от имени начальника, но при этом считает себя значительно умнее его». Это было зло, несправедливо, но он действительно нашел в Бердяеве самое уязвимое место.

В Малютове мы обнялись и поцеловались, как братья после долгой разлуки. В провинции начинаешь ценить столичные знакомства. Я удивился, что такой незаурядный человек снизошел до нашего захолустья. Какой-то краеведческий музей… Правда, во флигеле его находилась коллекция старинных книг. Родион признался, что они-то и являются целью его приезда. «Ты должен меня прикрыть, – не смущаясь, попросил он. – Я ничего не смыслю в музейном деле, и это быстро выяснится. Но прежде мне надо познакомиться с княжеской библиотекой. Это нужно для моей диссертации».

– Он использовал вас… – прошептал Половинкин.

– Использовал? Нет! Меня он как раз пощадил. Вы еще не знаете, как он использует людей!

Половинкин незаметно ухмыльнулся.

– Он поселился во флигеле, наотрез отказавшись от служебной квартиры, – продолжал Чикомасов. – Я бывал у него почти каждый день. Он попросил уведомлять о приходе особым стуком. Обыкновенно мы болтали часа два-три. Пили коньяк, который у Родиона не переводился. Под коньячок он выпытывал у меня разные городские новости. Например, в день его приезда убили девушку, горничную из пансионата. Ее задушил любовник шнуром от ее же медальона. Был громкий процесс, на котором Вирский не присутствовал (он в это время уехал в Москву), но выудил из меня все малейшие подробности. Вирский замечательно умеет разбалтывать людей.

– Я это хорошо знаю… – еле слышно прошептал Джон.

– Однажды я пришел к нему раньше обычного. Дверь была не заперта. Нелепая мысль напугать Вирского пришла мне. При всем своем увлечении оккультизмом Родион не был суеверным человеком. Даже я, атеист до мозга костей, верил в какие-то приметы вроде черной кошки, боялся ночных кладбищ. А Вирский рассказывал, что когда путешествовал по России, то ночевал исключительно на кладбищах. Ночью, говорил он, там стоит удивительный аромат тления.

Итак, я решил испугать его. Сорвал сочный лопух и вымазал лицо зеленью. Родион сидел за столом в комнате на втором этаже, спиной к двери. Он был не один. Напротив, лицом ко мне, стояла женщина в ночной рубашке, доходившей до колен. В первую секунду я смутился, решив, что мой друг привел к себе ночную гостью. Но в ту же секунду я понял, что его гостья… мертва.

– Как?! – вскричал Джон.

– Самым физиологическим образом, как однажды становятся мертвыми все люди. На ее лице еще не было явных признаков разложения. Оно было, пожалуй, даже красивым, как лицо гоголевской Панночки. Ее глаза были широко открыты, но в них не было жизни. Это были глаза трупа.

Чикомасов гнал «ниву» на большой скорости.

– Да, живой труп! Когда я крадучись вошел в комнату, она поправляла свои длинные волосы. Она пыталась собрать их в хвост, как это делают молодые девушки.

«Зачем я здесь?» – спрашивала она Вирского.

«Ты сама пришла, – сказал Родион. – Ты еще ничего не понимаешь, не чувствуешь. Но скоро твоя душа оттает от смертного льда, и тогда начнутся твои настоящие мучения. Тебе будет очень больно! Я могу тебе помочь, но ты должна помочь мне. Это выгодная сделка. Ты согласна?»

«Я вас не понимаю», – сказала она.