Венценосные супруги. Между любовью и властью. Тайны великих союзов - Жан-Франсуа Сольнон

Очень быстро стало ясно, что демарш католиков перед государыней сумел настроить ее против мужа. Евгения начала невыносимо давить на Наполеона. Ее вера, которую считали не более чем ханжеством, представляла опасность для объединения Италии, и провоцировала то, что называлось «личной политикой императрицы». Ничего не вышло. Запутавшиеся в собственных фантазиях обвинители больше доверяли сплетням, разносимых принцессой Матильдой или Плон-Плоном, чем реальности.

Хотя Наполеона поставила в тупик разница в интересах сторонников объединения и папы — и те, и другие являлись его протеже, — он был совершенно убежден в невозможности сохранить целостность Папской области. Император намеревался в обязательном порядке гарантировать безопасность Пия IX, но не хотел ни при каких обстоятельствах применять силу против итальянских патриотов. Этот взгляд на ситуацию он донес до своей жены. Тогда та, получив все необходимые сведения (и, естественно, заработав выговор), отказалась от своих первоначальных убеждений. Эта перемена видна в письме Евгении к сестре от 14 января 1860 г. В нем она признала, что провинции, управляемые папскими легатами (т. е. Болонья и Романья, которые пообещали присоединить к Сардинии), не относились к владениям понтифика «со времен договора 1815 г.», а также соглашалась с тем, что судьба Патримония Святого Петра[220]— это вопрос политический, а не религиозный. Политические реалии имели свои причины: «Поскольку удержать провинции легатов можно только силой, не будет ли лучше возместить папе убытки и оставить эту часть территории… вне всего остального, чтобы она стала самой сильной среди остальных областей?» При этом ее продолжала заботить судьба того, что оставалось от папских владений. Евгения также говорила, что боялась в этом деле «огромнейших осложнений», а вопрос казался ей «очень щекотливым и для Святого Петра, и для нас».

Это не похоже на слова экзальтированной ультрамонтанки[221]или фанатички, готовой развернуть крестовый поход. Министр Эмиль Оливье, в общем и целом настроенный к императрице враждебно, признал: она была «очень верующей, но ни в коей мере не фанатичкой, ею не владели идеи иезуитов или ультрамонтанов. В отношении папы и папства ее политика совпадала с линией Тьера и всех католиков».

Но когда министр Тувнель, повторяя слова Кавура, вновь ставшего премьер-министром Сардинии, дал понять совету, что однажды Рим станет столицей итальянского королевства, императрица разгневалась и покинула заседание. Не рассчитывая на такой исход событий, который стал бы casus belli[222]со всеми католиками Франции, император тем не менее хотел бы уйти из Рима.

Как достичь цели, не оставляя папу на милость сторонников итальянского единства? Наполеон занял выжидательную позицию — Пию IX было уже 68 лет — в надежде, что преемник папы на престоле Святого Петра будет более покладистым? Довериться Кавуру, пообещавшему присоединить Рим к Италии ненасильственно и в согласии с Францией? Императору очень нравилась эта мысль, но Кавур умер, затруднения Наполеона усилились. Не дать Рим новому Королевству Италия означало потерять моральное преимущество в военной операции 1859 г. Отнять у папы духовную столицу христианского мира — получить недовольство французских католиков. У самой Евгении сомнений не было: она крайне не одобряла вывод войск из Рима, а применение силы в отношении Рима этим неуемным Гарибальди укрепляло ее уверенность в правомерности своего мнения.

Наполеон, слишком уж часто проявлявший слабоволие, в конечном итоге вдруг решил в 1864 г., что французские войска уйдут из Рима в течение 2 лет, а взамен итальянское правительство официально могло пообещать не трогать владения понтифика и назначить столицей Флоренцию. Евгения была в растерянности. Вспыльчивый характер подталкивал ее к бурной деятельности: она хотела торжественно заверить папу в своей верности, приехав в Рим в тот момент, когда французские войска будут уходить из него. Но император заставил ее отказаться от этого замысла. Когда в декабре 1866 г. Франция покинула Рим, «римский вопрос», казалось, был наконец-то урегулирован. Через четыре года война 1870 г. парализовала Францию, а Вечный город присоединили к Италии, завершив тем самым объединение страны.

Религиозные убеждения Евгении не встали на пути императорской политики в Италии. Лишь ее отказ оставить папу без защиты немного застопорил решение «римского вопроса». Проявив терпение в этой неприятной ситуации, император, будучи раздираемым между двумя сторонами, сумел успокоить не только собственную жену, но и всех католиков Франции, чья поддержка была для него бесценна.

Участием Франции в объединении Италии занимался не один Наполеон III: сыграла здесь свою роль и императрица. С одной стороны, он защищал принцип национального самоопределения. С другой — отстаивал, но не слепо, интересы католической церкви. Точно так же мексиканская авантюра стала для Наполеона III и Евгении общим делом. Императором двигало желание застолбить Франции место в Центральной Америке, а императрица хотела установить в Мексике католическую монархию.

В Мексику, независимую с 1821 г., политически нестабильную, отказывающуюся признать многочисленные долги, в декабре 1861 г. высадились французские, британские и испанские войска, получившие от своей страны приказ собрать задолженности с некоторых граждан. Оставшись в одиночестве на мексиканской земле после ухода англичан и испанцев, французский экспедиционный корпус перевыполнил поставленную задачу, захватив страну и поставив правителем Максимилиана Габсбургского. Авторитет последнего держался исключительно на присутствии французских войск, и оспаривал его индеец Хуарес. Когда последние ушли из Мексики по приказу Наполеона III, Максимилиан остался один на один с партизанской войной. Его посадили в тюрьму и 18 июня 1867 г. расстреляли. То, что один из министров Наполеона назвал «одним из величайших замыслов всего царствования», закончилось невиданным фиаско.

В чем был смысл этой авантюры в тропиках? Сбор долгов при помощи демонстрации силы был не более чем предлогом, маскирующим истинные захватнические аппетиты. У императора были свои мотивы, а у императрицы свои, и они друг друга дополняли. Экономические интересы Франции подталкивали к тому, чтобы установить контроль над страной с богатыми сельскохозяйственными и рудными ресурсами; Мексика так и напрашивалась, чтобы ее сделали рынком для французской промышленной продукции. У императора чесались руки «увести» Мексику у Соединенных Штатов, пока тех раздирала война Севера и Юга. Занятые гражданской войной американцы не имели никакой возможности следовать доктрине Монро, иными словами запретить Европе в какой бы то ни было форме вмешиваться в дела нового континента. Как и многие другие Наполеон ставил на победу южан, производивших хлопок, который был так необходим французской промышленности. Следовало еще прорвать блокаду американских границ, которую установили северяне. Наполеон все думал, какую карту могла бы разыграть Франция в Мексиканском заливе.