Томек в стране фараонов - Альфред Шклярский

Как я уже рассказывал, я подъехал к голове каравана, чтобы посмотреть, как он отправляется в путь. Старший проводник сидел на своем одногорбом верблюде, остальные были рядом. Он отпустил поводья и поворачивал животное в разные стороны, управляя им с помощью колен. Очевидно, пытался определить, откуда налетает легкий ветерок. Он еще крутил при этом головой, то наклоняя ее, то подымая высоко, застывал в неподвижности, как будто прислушиваясь, и глубоко втягивал в себя воздух.

В конце концов, он указал направление, и мы двинулись.

Вскоре проводник помоложе затянул песню, остальные повторяли припев. Монотонное, мерное под шаг верблюдов пение заворожило меня. Снова мне припомнился, отец, дом моего детства, песни, что перед сном пела мне мама. Как беспечно я тогда засыпал! Тебя вечерами часто не было дома, ты занимался своей патриотической работой. Когда я спрашивал, где ты, мама всегда отвечала, что есть более важные дела, чем я и она, чем родной дом. И что когда-нибудь я все узнаю и буду гордиться тобой.

Позже, когда я научился кое-как объясняться со своим опекуном по-французски, я спросил, о чем эта песня. Не сразу, но он сумел объяснить. Это был разговор между ждущей своего любимого девушкой и ее возлюбленным, идущим к ней через пустыню. Девушка повторяет припев: «Где же ты, милый мой верблюд?» Женщины этого племени награждают своих избранников таким вот, в их глазах, нежнейшим именем.

Не помню, говорил ли я об этом, но хотя бы в одном отношении там еще царит матриархат. Там женщины выбирают себе мужей, а не наоборот. Мужчины же, подобно арабским женщинам, закрывают себе лица. Ой, Тадек, какой ужас в твоих глазах. Подкаблучниками мои спутники не были. Нет, это были настоящие, смелые люди! Я видел это собственными глазами…

Но вернемся к песне. Другой ее припев – это слова идущего по бескрайней пустыне возлюбленного. Вот что он пел: «Дай мне верблюда, седло и шатер, и я счастлив». Песня была долгой, ибо жених заблудился в пустыне. Все, что он имел – это немного воды и три финика, их зовут «хлебом пустыни». Одним фиником можно питаться три дня. В первый день кочевник съедает кожицу, во второй – мякоть, на третий разбивает косточку и запивает ее водой. До трагедии, ясное дело, не дошло, после многих событий пара влюбленных встретилась и рядом со своим домом посадила косточку последнего финика, чтобы выросла великолепная пальма, свидетель их счастья.

Песня продолжалась… Я ехал сразу за проводниками каравана, внимательно наблюдал за старшим. Время от времени он останавливался, ему подавали горсть песка, и он его нюхал! Когда мы поехали по хамаде, он пристально исследовал размеры и форму камешков и указывал дальнейший путь. Мне показалось, что в определении нужного направления он руководствовался не столько зрением, сколько осязанием, обонянием и вкусом. Я подъехал к нему, как можно ближе и старался вглядеться в его старческое лицо. Мне показалось, что он ведет караван с закрытыми глазами.

Когда мы остановились на полуденный отдых, я еще раз к нему пригляделся. Дорогие мои, вы мне не поверите, но это чистая правда. Проводник был незрячим! Слепым! Он действительно распознавал дорогу по запаху песка, дуновениям ветра, положению солнца в разное время дня, по форме камешков. Я никак не мог в это поверить! На стоянке он достал из-за пазухи мешочек и рассыпал десятки небольших камешков. Он брал их в руки, ощупывал, обнюхивал, некоторые даже пробовал на зуб и определял, из какого района Сахары они происходят. А я взял палочку и рисовал эти места на песке. Отец, ты еще помнишь нашу любимую игру? Находить на картах в атласе разные географические названия? Теперь мне это здорово пригодилось! Ведь перед выездом я изучил арабские названия разных местностей в Египте и Сахаре.

Мои проводники пришли от этого моего умения в истинный восторг. И снова я слышал слово «марабу». Признаюсь, мне это уже надоело.

Тем не менее, это было еще не самое необычное из приключений, какое я пережил во время моих долгих странствий.

Пришел к концу очередной день, мы расположились на ночлег. Я лежал на песке, мой опекун заканчивал обряд приготовления чая. Неспешно горел костер, а мы разговаривали. Мы все больше понимали друг друга, и я узнал, что нахожусь в руках туарегов[185], кочующих горцев с севера.

«Мой» туарег со звучным именем Угзан, священнодействовал над своим настоем, а менее благородные обязанности исполнял его слуга, которого он называл харратином. Сначала я думал, что это имя, позднее же выяснил, что туареги, как индусы, делятся на касты. Угзан принадлежал к высшей касте; он занимался верблюдами. Низшую касту составляли харратины, еще ниже стояли черные рабы.

Мы отдыхали под небольшой скалой. Угзан снял тагельмуст, черную повязку, прикрывавшую лицо и голову. Я вам уже говорил, кажется, что туареги, а вернее, только те, кто занимается верблюдами, и воины носили длинные, ниспадающие черно-голубые либо белые одежды. И закрывали лица, чего их женщины не делали никогда… Странные бывают обычаи и традиции, правда?

Под повязкой лицо у Угзана было голубым! Я понимаю, что это обстоятельство вас страшно интригует, оно также интриговало и меня. Ты недоверчиво улыбаешься, Тадек… Но у них на самом деле были голубые лица! По крайней мере, до той поры, пока они не умылись. Тогда оказалось, что кожа у них светлая. До сих пор мне неведомо, каким образом они достигают этого необычайного голубого оттенка. Предполагаю, однако, что они применяют тот же краситель, которым красят ткани повязок и одеяний[186].

Так вот, мы лежали тогда на песке и общались немного жестами, немного отдельными французскими словами. Если я что-то не понимал, он повторял много раз, помогая себе руками. Вдруг мне показалось, что из-под ближайшей скалы, там, куда не достигал свет от костра, что-то выползает. Сначала я подумал, что мне привиделось. Но нет!

По песку греб клешнями жутких размеров скорпион[187]. Они обычно выходят на охоту вечером. Этот дугообразно выгнул свой страшный хвост вперед, а значит нападал! Он кинулся в сторону Угзана. Вы не представляет, какое это быстрое существо! Времени для размышлений не оставалось. Я бросился к туарегу и каблуком втоптал скорпиона в песок. Тот успел еще ударить шипом на кончике хвоста в мой ботинок. Ногу, к счастью, защищала толстая кожа ботинка. Если бы я снял обувь, мы бы сейчас не разговаривали. Яд скорпиона бывает очень силен.

Угзан в ужасе вскочил. Он, видимо, решил что я на него нападаю, но когда пригляделся поближе, побледнел. Потом обратил ко мне восхищенный взгляд, покачал головой и снова произнес: