Самая страшная книга. ТВАРИ - Евгений Шиков

– Вон она, – сказал поравнявшийся с Субботиной гардемарин Черников. Год назад он ходил из Чикишлада в Бами и ночевал на Черной Горе.

– Хвала небесам.

Казаки подозрительно озирали скалы, целились в собственные текущие по песку тени. Горнист сыграл «стой», и колонна замерла. Солдаты посыпались на песок – минутку передохнуть.

– Теперь в гору, – командовали офицеры, – коли супу и спирта жаждете.

Упоминание о еде и питье расшевелило утомленных ратников. Они вставали, помогая друг другу, опираясь на берданки. Верблюдовожатые ругали животину. В ранах кораблей пустыни кишели жирные личинки.

– А змей тут много? – спросила Субботина.

– Как вшей, – сказал Черников.

Внизу простиралась долина. Сочная зелень после набившей оскомину желтизны. Гниющий в ручьях тростник вонял сероводородом, порчеными яйцами. Джигиты, мирные туркмены, пасли скот. Там прошлым летом русские герои, идущие из Ходжа-Колы, сражались с бандитскими шайками. Отбили долину и заложили укрепление на высоте тридцати саженей.

– Целиком барана слопаю, – сказал сотник Ванягин, когда экспедиция взошла на скалу и присоединилась к размещавшейся здесь роте. Укрепление состояло из траншеи, скопления палаток и кибиток и редута на две медные картечницы. Выше, где утес выступал килем, караулил пикет. Пока новоприбывшие размещались под присмотром унтеров, офицеры в количестве трех человек отправились поприветствовать коменданта.

За главного был майор Скрипников Иван Михайлович. Он попыхивал трубкой-стамбулкой и часто сплевывал в серебряную сухарницу. Грудь украшал орден Святого Владимира второй степени.

Гости привезли новости из тыла и свежую прессу. Майор пригласил их за стол в комендантском шатре.

– На молитву! – надрывались унтеры. – Шапки долой!

При свете огарков заискрились аппетитно бутылочки с коньяком и водкой, кахетинским вином; денщик майора и денщики вымотанных офицеров озаботились пищей для господ. Подали плов с изюмом и черносливом, сардины, потом – шашлыки.

– Кто ж у вас такое мясо делает? – замлел гардемарин.

– Наташка, – горделиво сказал комендант, – золотые руки, мы ее в фельдфебели произвели.

– Переперчено, – проворчал казачий сотник, вытирая жирные пальцы о штанину.

– Не обращайте внимания, – с набитым ртом сказал гардемарин Черников. – Ванягин наш нрава скверного, но сердца доброго.

– Сам ты! Матрос без суденышка!

Пили, чокались, пили. Снаружи пили тоже – но дешевле, меньше и кислее – солдатики. Приехавший с ротой армянин продавал по разумной цене колбасу и фрукты. Казаки курили люльки, взгромоздившись на холщовые мешки с написанными ваксой инициалами, перемешивали пальцами горящий табак. Пускали по кругу деревянные баклажки. Вольноопределяющиеся спорили у коновязи о Вольтере. Фейерверкер спал, уронив голову на зарядный ящик, может, снился ему «Егорий» за военную доблесть. Крикливые персы ставили верблюдов на колени, вязали передние ноги, а верблюды ревели недовольно.

– Хорош барашек, – хвалил в шатре гардемарин.

– Хорош, – согласился комендант, вгрызаясь крепкими зубами то в мясо, то в черешневый чубук трубки, – но я бы его на судака сменял. Ох, сладок судак в сметане, со сливочным маслом, с петрушкой.

– А я бы, – гардемарин отмахнулся от надоедливой мухи, – все променял на материнский хлеб. Не ели вы такого хлеба, друзья.

– Вам бы и за сытным столом о жратве мечтать, – осудил кавалерист-казак чревоугодие. – Мне вот всего хватает, окромя прачки. – И он обнюхал свою рубаху.

– Небось, – усмехнулся Черников, – прачка тебе надобна румяная и молодая. Наслышаны про твои приключения!

– Румяные стирают лучше! – хохотнул Ванягин, доставая пеньковую трубку с длиннейшим чубуком.

– Греховодник вы, казак!

Гардемарин курил «Беломор». Субботина же вынула табакерку из черепахового панциря и сделала понюшку табака a la rose. Громко чихнула. Офицеры засмеялись. У Субботиной почему-то заболел мизинец.

Сизое марево густело под палаточным сводом. Где-то пел хриплый русский солдат:

– Вдоль обрыва, по-над пропастью, по самому по краю, я коней своих нагайкою стегаю, ох, погоняю…

Субботина откинулась на бурку, она оглядывала товарищей сквозь едкий дымок и вспоминала Петербург. Дом возле каланчи, кабинет светлого дуба, горку с фарфором, сестренку, расшивающую бархатом и сутажем скатерть из пеньковой материи. И пахнет не мужицким потом, не пылью, не отрыжкой сотника, а духами, набрызганными в курильницу, прогревшимися в самоваре углями. А еще деталь какая: в окна, между рам, напихана вата с обрезками синего гаруса для красоты.

За размытыми фигурками товарищей встал кто-то высокий.

Субботина напрягла зрение, и табакерка выпала из рук. В палатку проник чекинец, но никто, кроме Субботиной, не замечал его. В шароварах и красном халате, враг улыбался насмешливо, ворковал:

– Алла… Алла, урус-с…

«С» превращалось в змеиное шипение. Вместо человеческого лица у магометанина была морда кобры. Вокруг треугольной башки раздувался кожистый капюшон. Широкая пасть выстреливала раздвоенным языком. Глаза, посаженные на висках, излучали ненависть.

– С-С-С!

Чудовище прыгнуло через головы офицеров.

Лиля продрала глаза, захлебываясь от страха. Выкарабкалась из зыбучих песков пригрезившегося кошмара, чтобы очутиться в кошмарной яви. Правда сшивалась заново из лоскутьев. Пронеслись чередой: искалеченный бездыханный Иван Михайлович, умирающий Лемберг, змеи, атакующие лагерь.

Это был не сон, подсказал организм.

Автомобиль замер на проселочной дороге. В душном салоне она была одна. Наедине с реальностью.

Лиля поборола сонливость и прислушалась к ощущениям.

Гул в голове, среднеазиатская пустыня во рту. Кожа зудела неистово. Она потрогала здоровой рукой горячий лоб, поскоблила ногтями шею и ключицы. Когда она грипповала, мама потчевала ее ромашковым чаем и медом.

Лиля облизала шершавые губы.

Левая кисть – спасибо Черникову и сыворотке – не выглядела слишком отекшей, мизинец онемел. Пока Лиля была без сознания, друзья срезали шнурок и забинтовали палец. Угроза лишиться двух фаланг оставалась, но почему-то совсем не тревожила сейчас.

Лиля подвигала рукой. Плечевой сустав отозвался тупой болью. Мышцы ныли, как после долгих физических упражнений. Ничего, в больнице ей введут противоаллергические препараты, глюкозу, кофеин. И будет как новенькая. Боевое крещение…

Нет, Лиля сомневалась, что вернется «в бой», что заставит себя снова коснуться холодного тела рептилии.

С третьей попытки она отвинтила крышку и секунд десять пила затхлую воду. Намочила рубашку, умылась из горсти. Стало легче дышать.

– Где все? – вслух спросила Лиля.

Логика подсказала: закончился бензин. Должно быть, Черников побежал в деревню.

Точно! Ушел с канистрой за топливом. Как давно?

Спасая Лиле жизнь, механик снял с ее кисти часики. Она нашла их под сиденьем. Стрелки тикали к восьми. Скоро начнет темнеть, Лиля окажется в ночном лесу, кишащем убийцами.

Даже в машине она слышала, как скрипит тайга, как гудит в унисон с похмельной головой. Комарье облепило стекла, скапливались на щетке дворника серые трупики мошек.

Лиля напрягла извилины.

В половине пятого Лемберг связался с ними по рации. В пять тридцать они были на базе. Стычка с полозом и побег от гадюк растянулись до