Психология проклятий - Альма Либрем

Три последних года она проводила новогонюю ночь в дороге, возвращаясь из дома в НУМ. А в этот раз осталась — и впервые увидела громадную столичную ель, сверкающую от низа до самой верхушки. И звезда, громадная, будто бы сорванная с неба, пылала в разы ярче, чем та, что была в её родном городке, и детворы было намного больше — и толпа казалась тоже счастливее. Они легче сбрасывали полог грусти, избавлялись от ежедневных забот и убегали плясать на главной площади.

Котэсса никогда не думала, что в городе оставалось так много студентов, но столица буквально взрывалась от молодого смеха. Все они в один миг высыпали со своих университетских корпусов; сессия осталась за плечами, будь она плохой или хорошей, и остался только весёлый, радостный танец и традиционные наряды.

Сверкали костры, факелы и магические светлячки. Где-то вдалеке фокусник отчаянно жонглировал пылающими углями, умудряясь оставлять свои пальцы целыми, чуть поодаль кто-то пел, не попадая в ноты — но ему всё равно бросали монетки в протянутую шапку. Смех и радость, смевшиеся воедино, сплелись в одну красивую зимнюю сказку, и Котэссе казалось, что её заворожил блеск и радость столичного празднества.

— Не жалеешь, что осталась? — коварным шёпотом поинтересовался Сагрон, буквально выпадая следом за девушкой из бурного хоровода. — Помнится, ты собиралась всё-таки отправиться к своим родителям: ну, оно того стоит, разлука с родными?

— Стоит, — сегодня было не до воспоминаний о том, почему она не поехала на самом деле. И холод не возвращался, и грусть — тем более; среди всеобщего веселья Котэсса не могла заставить себя плакать по забытому или не очень прошлому.

— Вот видишь.

Сагрону традиционный зелёный не шёл; он отказался от этой идеи ещё тогда, когда кто-то пытался нахлобучить ему на голову новогоднюю яркую шляпу. Алая новогодняя лента и так свисала с его плеча, словно жалкая петлица; мужчина, впрочем, предал традиционный чёрный цвет своих нарядов, и Котэссе казалось, что его тёмно-синее пальто было праздничнее всего остального.

Она и сама хотела выбросить прочь это длинное зелёное платье, но Сагрон настоял, чтобы оставила: смеялся, что оно было ей к лицу. Девушка не сомневалась, что лицо в этом случае волновало его меньше, чем слишком глубокий по её мнению вырез, но не стала спорить. Ей и самой нравилось сверкание зелёной ткани, то, как платье легло по фигуре, словно было на неё шито. Она даже на цену не обратила внимания, хотя не собиралась принимать никакие подарки; Сагрон же позволил вручить ему тот трактат, который отказывались продавать мужчинам, а ему было дико интересно, правда?

И трактат даже не кусался, когда Котэсса была рядом, а ласково урчал, если чесать его по обложке. Читать его Сагрон мог, впрочем, только в её присутствии, когда девушка гладила бедную книжку по корешку, а Дэрри ещё и нагло смеялся, что сам с удовольствием занял место этого подарка и устроился бы рядом с нею так близко, как позволено этой несчастной книженции.

Она не слушала, то всё были просто шутки.

— У меня никогда не было такого хорошего нового года, — призналась Котэсса, не зная даже, почему её вдруг потянуло на искренность. — Я в детстве чувствовала себя счастливой, но потом…

— Потом магия праздника угасает, — Сагрон обнял её за талию, увлекая за собой, и девушка поддалась. — Если только над его атмосферой не трудятся лучшие маги страны!

Словно подтверждая это, он протянул руку, и с пальцев в небо полетели вихри искр; Котэсса даже вспомнила о том фейерверке, что видела на день всех влюблённых. Но бесшумные вспышки волшебства, потоками поднимавшегося в темнеющее небо, были красивее; они разгоняли тучи, и, хотя солнцу больше не было места среди ночи, пылали так ярко, что освещали добрую треть площади.

Сагрон, наверное, не хотел собирать вокруг себя толпу — это получилось само по себе. Следя за его колдовством, со всех сторон набежали дети. От ладони Дэрри отлетали и более мелкие искорки, обращающиеся снежинками, не тающими, а стеклянными — игрушками, приземлявшимися в чужие руки. Котэсса сама не удержалась и, подпрыгнув, поймала одну, ало-зелёную, в цветах нового года.

— Она не растает? — спросила она, улыбаясь тому, как праздничные искры застыли ярким фейерверком внутри волшебного стекла.

— Нет, — улыбнулся Сагрон. — Детский фокус: заключить энергию в физическом сосуде и запечатать её, обратив форму. Можешь занести пометки в свою бакалаврскую.

— Не занудствуй, — Котэсса весело рассмеялась, хотя, казалось, не должна была. Это она всегда больше внимания, чем оно того стоило, уделяла учёбе, а сегодня вдруг почувствовала себя по-настоящему свободной. Свободной от соседок, отправившихся праздновать домой, от проклятия, о котором оказалось так легко забыть, от предрассудков, потому что в новогоднюю ночь можно было с кем угодно и сколько угодно.

Да даже время благоволит людям, желающим насладиться обществом друг друга! Оно всегда замедляется в такие моменты, позволяет им застыть, прочно запечатлеться в чужой памяти, отбивается странными фигурками снежинок.

Смеющиеся дети побежали следом за подпрыгивающим потоком магии, оторвавшимся от руки Сагрона. Тот, словно весёлый зверь, олень или лань, мчался по снежным горам, рассыпая снежинки во все стороны, и ребятня ловила их, хватала, набивала карманы, чтобы вернуться домой и там тоже поцепить на ель кусочки чужого волшебства.

Котэссе хотелось просто сказать спасибо, но она не могла отыскать слова. Сагрон вновь притянул её к себе, склонился ниже, и она поцеловала его первой, не позволив выдохнуть ни единого слова. Впервые за всё время их знакомства, наверное, девушка чувствовала себя действительно счастливой, без ограничений и косых взглядов, бросаемых на них, и…

Влюблённой.

Как же на самом деле ей не хотелось это признавать! Понимать, что она уже сдалась чувствам, против которых так воевала с самого начала.

Но, может быть, Сагрон был не настолько плох, как ей казалось?

— Знаешь, — выдохнул мужчина в её приоткрытые губы, — это действительно великолепный новый год. Жаль только, что я прежде терпеть его не мог, даже не с чем сравнивать.

— Ты? Не любил новый год?

— Не-а, — хмыкнул он. — В этот день, много лет назад, я умудрился повздорить со своим лучшим другом, а мы с ним, между прочим, до сих пор не разговариваем. Хотя, и не виделись тоже довольно давно. А родители верили в другое, им тоже было не до празднеств. Я как-то привык не обращать на этот праздник внимания, сидел себе в общежитии и наслаждался тишиной, там это редко бывает.

Котэсса хотела что-то ответить, но не успела; толпа, покинувшая снежинки и угасающий уже поток магии, помчалась к следующему магу, подарившему праздник, и увлекла и их за собой. Сейчас можно было либо подчиняться, либо просто уходить прочь; никто в своём уме не стал бы сопротивляться громадному потоку людей, метающихся от одного волшебника к другому.

Ярким светом взорвалась ель. Казалось, каждая её иголочка излучала чары — теперь всё светилось изнутри, сверкало, и снег, поваливший ни с того ни с сего, тоже был не белым, а серебристым, лучащимся в огнях нового года.