Пасть - Виктор Точинов

— Был я там…

— Значит, видел шерсть сброшенную… Я ведь до конца не верил, что перекидыш это… хоть и пули не боялся, и вообще… Думал — мало… ли тварей на свете… Дальше по следу пошел — милиция, оцепление… Утром слух: человека убили… Человека, ха…

— Был он человеком. Когда-то. И, думаю, не виноват в том, что случилось…

— Это что, я — убийца? Человека убил? Которого спасти можно было?

— Нет. Убили его давно. В прошлом мае. Вы упокоили труп. Ходячий. Опасный. Убивающий всех на пути.

— Откуда ж такие берутся?

Граев не стал отвечать. Достал из кармана диктофон и приставку, поставил на стол.

— У него осталась жена. Вдова. Первый, кого он убил, — ее сын от первого брака. Она до сих пор не верит, что муж — убийца. И правильно. Это был не он. Не человек. Я сам не уверен до конца, стоит ли ей все это знать. Наверное, стоит… Вот диктофон, а эта штука искажает голос до неузнаваемости… Можете нажать эту кнопку и рассказать все, что было… Коротко, без имен, самую суть. А можете не рассказывать… Решайте.

Старик долго молчал.

Нажал узловатым пальцем на клавишу и заговорил глухим голосом:

— Началось с того, что у меня сожрали корову…

Граев размашисто шагал к вокзалу (на этот раз добирался в Александровскую своим ходом, не желая оставлять никакого следа к старику). Запись его рассказа он решил никому пока не демонстрировать, оставить на самый крайний случай.

А вот с собранными образцами волос и слизи Марин пусть поработает — тихонько, без официальных каналов, используя личные связи. Вместе с уцелевшими тканями мозга это уже улики — в три случайно наложившиеся патологии у одного человека поверить гораздо труднее. Это уже доказательство, а если доктор раскопал чего-либо в своей библиотеке… Посмотрим, посмотрим… Грамотно уничтожать все до одной улики — целое искусство. Посмотрим, ребята, как вы им владеете.

Но сначала надо встретиться с Мариным.

Доктор Марин был убит около полуночи: вечерняя прогулка по проспекту Гагарина, случайная встреча (ищущая на бутылку шпана?), возможно, грубо потребовали денег. Марин, мужик здоровый и крепкий, не стерпел, ударил (суставы двух пальцев в кровь разбиты) — и получил заточку в сердце. Грубо сделанную из треугольного напильника заточку — раны от такой весьма опасные и болезненные, не закрываются и не заживают долго…

Ране доктора заживать не пришлось, умер на месте, почти мгновенно. Милиция активно искала человека с повреждениями лица — с такой травмой руки приложить нападавшему Марин должен был хорошо…

Граев вышел из убойного отдела, рыча в душе. Переиграли. Сделали, как слепого котенка. Он был уверен, что замутил воду и замел следы, изобразив активный поиск в другом направлении, — а они, в свою очередь, продемонстрировали, что купились, что уверовали в свои возможности наглухо закрыть дело и на корню задавить любое расследование, — и нанесли удар. Первый удар. Куда будет направлен второй, гадать недолго. И третий, и четвертый…

Нет. Стоп. Все не так. Все совсем не так. Граев много лет участвовал в единоборствах одиночек и организации (всегда на стороне последней) — и знал: в этой схватке у одиночки шансов на победу нет. Ни единого. Какой бы крутой он ни был и какие бы картинки ни рисовали многочисленные боевики и бестселлеры. Против Конторы шансов нет, но…

Марина устраняли в спешке. В панике. Совершенно непродуманным экспромтом. Завалить вот так мента из ГУВД (пусть и не опера, пусть и с пьяной змеей на петлицах) — значит разворошить змеиное гнездо. Или осиное. Будут рыть землю не за страх, а за совесть, за простой и понятный тезис: мы — каста! наших мочить нельзя! Если остался хоть крохотный следочек — распутают… Плюнут на любое давление сверху и распутают.

Контора, задействовав свои возможности на полную мощность, могла бы сработать куда чище: естественная смерть или несчастный случай; организованная подстава или убойный компромат, способный заставить замолчать кого угодно…

Значит: тут самодеятельность узкой группы. Кто-то из них сидит весьма высоко и способен привлечь к делу очень многих, но — втемную. Например: он не может вызвать того рыжего парня из проходной псевдо-ВИРа и сказать: крутится тут вокруг один мужичок по фамилии Граев — надо его ликвидировать самое позднее к вечеру субботы. Не может…

Но: какие-то исполнители у них должны быть. Немногие — один, два… Посвященные во все (или почти во все). Готовые на все. Или готовый? И — сорвавшийся с цепи. Съехавший с катушек. Начавший сам принимать решения о ликвидациях — согласовать решение о докторе Марине, похоже, у него не было ни времени, ни возможности. Или?..

На похороны Колыванова, состоявшиеся в этот день, Граев не пошел. Он вообще не был уверен, что в урне лежит пепел бывшего бизнесмена (или бывшего оборотня), — сожгли пару подопытных морских свинок, всего и проблем…

У него были дела поважнее.

Надо съездить в «Бейкер-стрит»… Несколько дней назад он впервые привлек ко всей этой истории агентство, номинальным сотрудником которого числился. Раскопали хоть что-нибудь по одному из направлений? Если не раскопали, не беда — тогда танец начнется с другой фигуры.

И — найти одного человечка, кое-чем Граеву обязанного…

Узнал.

Нашел.

Договорился.

И — вдруг купил два билета в театр на этот вечер — говоря себе, что тем собьет с толку топтунов, если такие ходят следом…

Хотя мог поклясться, что наружкой поблизости и не пахнет. Да и вообще все происходящее напоминало работу профессионала — грамотного, но вынужденного разрываться между десятком разных дел одновременно. Непредсказуемого…

А непредсказуемость всегда опасна.

Люди, поверхностно и даже неплохо знавшие его, были уверены: Граев, он же Терминатор, он же Танцор-под-пулями, он же просто Танцор — этот сфинкс, эта машина для Охоты на людей, для захвата, обезоруживания и экстренного потрошения, — не ведает, что такое страх.

Они ошибались. В соответствующих обстоятельствах Граев страх испытывал, и порой достаточно сильный. Проявлялось это странным образом: происходило нечто вроде раздвоения сознания. Граев видел себя со стороны — маленького, крохотного, кукольного Граева, мечущегося словно по рельефной карте, расположенной на дне деревянного ящика со стеклянным верхом.

Граев-маленький боялся, с трудом давил в себе панический ужас — и не знал, где ждет его смерть, за каким картонным препятствием. А Граев-большой, глядя на него с каким-то отрешенным состраданием, думал: «Бедный маленький Граев! А ведь тебя сейчас убьют. И идешь ты не туда — вон она, твоя смерть, за тем холмиком, прильнула к оптическому прицелу…»

И Граев-маленький, послушный этим мыслям, несмотря на захлестывающую его панику, шел куда нужно, делал что нужно, танцевал под пулями — и оставался жить.