Элеанор Олифант в полном порядке - Гейл Ханимен

Я высморкалась, не смущаясь трубными звуками, – это ведь такая ерунда по сравнению с ужасами, которые я открыла в этой комнате, – и приняла решение. Пришло время окончательно попрощаться с мамочкой.

Рэймонд настоял, что сразу после сеанса психотерапии он угостит меня кофе. Выйдя на улицу, я увидела, что он вразвалочку направляется ко мне. Его своеобразная размашистая походка теперь казалась мне такой родной – я не узнала бы его, начни он ходить как нормальный человек. Руки он держал в карманах низко сидящих джинсов, на его голове была странная, очень большая шерстяная шапка, которой я раньше не видела. В такой шапке мог появиться немецкий гоблин на иллюстрации к какой-нибудь сказке XIX века – например, о пекаре, который плохо обращался с детьми и понес за это заслуженное наказание от стайки эльфов. Шапка мне понравилась.

– Все в порядке? – спросил Рэймонд. – По пути сюда я чуть задницу не отморозил.

Он сложил ладони и попытался согреть их своим дыханием.

– Да, сегодня довольно зябко, – согласилась я, – но светит чудесное солнце.

Он улыбнулся.

– И правда, Элеанор.

Я поблагодарила его, что он нашел время со мной встретиться. С его стороны это было очень любезно, о чем я не преминула ему сказать.

– Да брось, Элеанор, – сказал он, доставая сигарету, – любой предлог хорош, чтобы на полдня слинять с работы. И вообще, здорово с кем-то поговорить не о лицензиях на ПО и десятой винде.

– Но ты же обожаешь говорить о программном обеспечении, Рэймонд, – фыркнула я и очень нежно, очень храбро ткнула его локтем в бок.

Он засмеялся и тоже легонько меня толкнул.

– Грешен, каюсь, мисс О.

Мы вошли в сетевое кафе – я видела много таких в центре города. Выстояли очередь, и я заказала большую чашку моккачино с двойной порцией сливок и фундуковым сиропом. Молодой человек за стойкой спросил, как меня зовут.

– Зачем вам мое имя? – озадаченно спросила я.

– Мы напишем его на стаканчике, – ответил он, – чтобы не перепутать заказы.

Что за нелепость.

– Я не слышала, чтобы кто-то сделал аналогичный моему заказ, – твердо сказала я. – Уверена, что я окажусь более чем способна идентифицировать свой напиток, когда придет время.

Он уставился на меня, сжимая в руке маркер.

– Я должен написать ваше имя на стаканчике, – повторил он уверенно, но устало, к чему склонны многие люди в форменной одежде.

– А я должна охранять свое право на частную жизнь и поэтому не хочу сообщать свое имя кому попало в кафетерии, – не менее уверенно возразила я.

Сзади в очереди кто-то поцокал языком, а кто-то еще пробормотал нечто вроде: «Да твою же мать». Похоже, мы зашли в тупик.

– Ну хорошо, будь по-вашему, – сказала я, – меня зовут мисс Элеанор Олифант.

Кассир вытаращил на меня глаза.

– Я напишу, э-э-э, просто Элли, – сказал он, что-то царапая маркером.

Рэймонд молчал, но я чувствовала, что его бесформенное тело и широкие плечи содрогаются от хохота. Теперь подошла его очередь.

– Рауль, – сказал он и повторил это имя по буквам.

Забрав свои напитки, – без каких бы то ни было проблем, – мы устроились за столиком у окна и принялись наблюдать за прохожими. Рэймонд высыпал в свой американо три пакетика сахара, и я с трудом удержалась от замечания, что это не самый здоровый выбор.

– Ну, – спросил он после нескольких минут уютного молчания, – как оно сегодня?

Я кивнула.

– Вполне ничего.

Он присмотрелся ко мне повнимательнее.

– Ты как будто плакала.

– Да, плакала, – согласилась я, – но это в порядке вещей. Вполне естественно плакать, когда рассказываешь о своей умершей сестре.

Его лицо исказилось от ужаса.

– Она погибла во время пожара. Мамочка подожгла дом специально. Мы не должны были выжить, но мне это почему-то удалось. А вот моей младшей сестре нет.

Мой голос звучал удивительно спокойно. Закончив говорить, я отвела в сторону взгляд, зная, что на лице Рэймонда отражаются эмоции, которые я не готова пережить еще раз. Он попытался что-то сказать, но не смог.

– Да, я знаю, – сказала я, давая ему время собраться с мыслями.

Справиться с таким трудно любому. В конце концов, мне на это понадобилось два десятилетия.

Я рассказала Рэймонду еще немного о том, что случилось с Марианной и что сделала мамочка.

– Теперь, когда я наконец могу говорить о том, что она сделала со мной и Марианной, я не могу продолжать поддерживать с ней связь. Мне необходимо освободиться от нее.

Он кивнул.

– То есть ты собираешься…

– Да, – ответила я, – в среду, во время нашего следующего разговора, я сообщу ей, что между нами все кончено. Необходимо разорвать эти отношения навсегда.

Рэймонд кивнул, почти одобрительно. Я чувствовала себя спокойно и уверенно, зная, что надо делать дальше. Это было непривычное ощущение.

– Мне нужно сделать еще кое-что. Я собираюсь выяснить в подробностях, что с нами тогда случилось. Я помню некоторые детали, но теперь мне необходимо знать все.

Я откашлялась, отвела в сторону взгляд и едва слышно произнесла:

– Рэймонд, ты поможешь мне узнать, что случилось в пожаре? Пожалуйста.

Обращаться за помощью для меня было сущим наказанием. Я как-то рассказала об этом Марии. «И как же вы справлялись до сих пор?» – спросила она. Меня немного покоробил ее слегка неодобрительный тон, но она была совершенно права. Но от этого мне было не легче.

– Ну конечно, Элеанор, – ответил Рэймонд, – все что угодно. В любое время, как только ты будешь готова.

Он взял меня за руки и легонько их сжал.

– Спасибо тебе, – сказала я, испытывая умиротворение и облегчение.

И благодарность.

– Я думаю, что ты делаешь потрясающее дело, Элеанор, – произнес он, глядя мне в глаза.

Вот что я чувствовала: согревающую тяжесть его рук на моих ладонях; искренность его улыбки; ласковое тепло чего-то, что стало распускаться – так же, как утром при виде солнца распускаются цветы. Я понимала, что происходит. Это раскрывалась не покрытая шрамами часть моего сердца. Она оказалась достаточно большой, чтобы впустить в себя чуть-чуть нежности. В ней все еще оставалось немного места.

– Рэймонд, ты даже не представляешь себе, как много для меня значит иметь настоящего, заботливого друга. Ты спас мне жизнь, – прошептала я, опасаясь, что из глаз вот-вот хлынут слезы и смутят нас обоих.

Теперь, когда я стала чаще плакать при посторонних, казалось, что я могу это делать по любому поводу.