Американские боги. Король горной долины. Сыновья Ананси - Нил Гейман

Человек в пепельном костюме отвечает.

Бородач качает головой.

— О ней уже двести лет ни слуху ни духу. Даже если она не померла, то уж точно не хочет никому показываться на глаза.

В ответ звучат еще какие-то слова.

— Слушай, — говорит бородач и залпом допивает свой «Джек Дэниэлс». — Если ты с нами, будь на месте в случае чего, а уж я о тебе позабочусь. Чего ты хочешь? Сомы? Могу достать бутылочку. Улетная фигня.

Человек в пепельном костюме не сводит с него глаз. Потом неохотно кивает и что-то говорит.

— Ну, конечно, — говорит бородач, улыбаясь острой, как лезвие, улыбкой. — А ты как думал? Посмотри на это с другой стороны: другой игры в этом городе нет.

Он протягивает свою лапищу и пожимает ухоженную руку человека в пепельном костюме. А потом уходит.

К столику подходит худая официантка. Она обескуражена: теперь за столиком в углу сидит только один человек, темноволосый мужчина в стильном костюме пепельно-серого цвета.

— Вам что-нибудь принести? — спрашивает она. — Ваш друг еще вернется?

Темноволосый мужчина вздыхает и говорит, что его друг не вернется, и потому чаевых за потраченное время и беготню она не получит. И когда замечает по глазам, что это ее задело, ему становится ее жаль, и он мысленно представляет траекторию золотых нитей, обозревает матрицу, прослеживает путь денег, пока наконец не добирается до узлового пункта, и тогда говорит ей, что если она к шести утра, через полчаса после окончания смены подойдет к «Острову сокровищ», она встретит там онколога из Денвера, который только что выиграл в кости сорок тысяч долларов, и ему очень нужен надежный и верный партнер, компаньон, кто-нибудь, кто поможет ему промотать все без остатка за сорок восемь часов, оставшихся до отлета домой.

Слова тут же вылетают у официантки из головы, но делают ее счастливой. Она вздыхает, замечая, что мужчины, сидевшие за столиком в углу, сбежали, не оставив чаевых; потом до нее доходит, что вместо того чтобы ехать после смены прямиком домой, она направляется в «Остров сокровищ»; и если бы кто-то спросил ее — почему, она бы не нашлась, что ответить.

— Так кто же этот парень, с которым ты встречался? — спросил Тень, когда они возвращались обратно в лас-вегасский аэропорт. В аэропорту были установлены игровые автоматы, и даже в этот утренний час перед ними стояли люди и скармливали им монеты. Интересно, подумал Тень, есть ли среди них такие, кто так и не выйдет из аэропорта, кто сошел с трапа, попал по раздвижному переходу в здание аэропорта, да так там и остался, завороженный крутящимися картинками и сверкающими огоньками, кто, скормив автоматам последний четвертак и оставшись ни с чем, развернется и полетит обратно домой.

Тут он понял, что отключился, пока Среда рассказывал про человека в темном костюме, за которым они ехали на такси, и ничего не запомнил.

— Он в деле, — сказал Среда. — Правда, это будет стоить мне бутылки сомы.

— Что такое сома?

— Напиток такой.

Они сели в самолет, почти пустой, если не считать их самих и тройки корпоративных шишек, которые спешили обратно в Чикаго к началу следующего рабочего дня.

Среда устроился поудобнее и попросил принести ему «Джек Дэниэлс».

— Такие как я сразу видят таких как вы… — он помедлил. — Это все равно что пчелы и мед. Одна пчела производит всего лишь крошечную-прекрошечную капельку меда. Для того чтобы у тебя к завтраку на столе появилась баночка меда, нужно, чтобы тысячи, если не миллионы пчел сообща над этим потрудились. А теперь представь, что ты питаешься исключительно медом. Вот так вот мы и существуем… мы питаемся верой, молитвами, любовью.

— А сома…

— Если продолжить аналогию, сома — это медовое вино. Как медовуха. — Он тихо засмеялся. — Концентрированный напиток. Молитвы и вера, дистиллированные в крепкий ликер.

Когда они пролетали где-то над Невадой, поглощая безвкусный завтрак, Тень сказал:

— Моя жена…

— Которая мертвая.

— Лора… Она не хочет быть мертвой. Она мне об этом сказала. Когда спасла меня от тех парней с поезда.

— Поступок примерной жены. Освободить мужа из заточения и убить тех, кто хотел причинить ему зло. Такую жену нужно беречь как сокровище, племянник Айнсель.

— Она хочет быть по-настоящему живой. Мы можем ей помочь? Это вообще возможно?

Среда не отвечал так долго, что Тень уж было подумал, что он не расслышал вопроса, а если и расслышал, то тут же заснул с открытыми глазами. А потом он заговорил и все время, пока говорил, смотрел прямо перед собой:

— Заклинание мне ведомо, избавит оно от болезней и горестей, скорбь изымет из сердца скорбящего.[79]Заклинание второе мне ведомо, помогает оно врачеванию. Ведомо третье мне заклинание, отвратит оно в битве клинки противника. От четвертого отворятся запоры, распадутся узы, меня сковавшие. Ведаю пятое заклинание, чтобы поймать на лету стрелу смертельную.

Его речь была тихой, настойчивой. Пропал провоцирующий тон, пропала насмешка. Среда говорил так, будто исполнял какой-то религиозный ритуал или припоминал что-то мрачное и тяжелое.

— Шестое ведаю заклинание: кто нашлет на меня проклятье, тот сам от него сгинет. Седьмое заклинание ведаю: стоит взглянуть на огонь мне, огонь погаснет. Восьмое ведаю: с тем, кто меня ненавидит, дружбу сыграю. Девятое ведаю: убаюкаю ветер, бурю утешу, покуда ладья к берегу не причалит. Таковы первые девять, что познал я за девять ночей, на дереве голом висевший, в бок пронзенный копьем. Холодные ветры, горячие ветры обдували меня и качали, никто не кормил меня, никто не поил, так висел я, в жертву себе самому посвященный, и миры предо мной разверзались. Десятым заклинанием умею ведьм разгонять; так закружу их по небу, что не сыщут вовеки обратной дороги. Одиннадцатое пропою в ходе бушующей битвы, и бойцы невредимо пройдут меж врагами и в родные дома и жилища живыми вернутся. Двенадцатым выну из петли повешенного и заставлю поведать все, что он помнит. Тринадцатым младенца водой освящу, и не коснется смерть его в битве. Четырнадцатым припомню имена всех богов, от первого до последнего. Пятнадцатым пошлю людям видение о мудрости, силе и славе, и вдохновит их видение это.

Он говорил так тихо, что Тени приходилось напрягать слух, чтобы расслышать его голос сквозь шум мотора.

— Шестнадцатым заклинанием склоню к себе сердце и помыслы девы, что мне приглянется. Семнадцатым так окручу, что никогда эта дева не возлюбит другого. Восемнадцатое заклинание, из всех величайшее, никому не скажу, ибо нет тайны могучее той, что ведома только тебе одному.

Он вздохнул и замолчал.

У Тени мурашки забегали по коже. Словно он увидел дверь в другой, далекий-предалекий мир, где на каждом перекрестке под порывами ветра раскачивались повешенные, где по ночам над головой метались ведьминские вопли.