Воспоминания великой княжны. Страницы жизни кузины Николая II. 1890-1918 - Мария Романова

Я решила действовать через него, и действовать на оба фронта одновременно. Но сначала было необходимо встретиться с ним, и желательно в неофициальной обстановке.

Мои друзья, у которых были нужные связи, взялись устроить эту встречу. Вскоре им это удалось, и очень ловко. Они устроили обед, на который пригласили среди прочих Кузьмина и меня.

Кузьмин был среди гостей и ожидал моего приезда. Он был в форме, но в его осанке не было ничего от военного. Он был худ и бледен, с узкими плечами и такой же узкой головой. У него были тонкие волосы неопределенного цвета, возраст невозможно было угадать. Он в смущении стоял среди гостей, и на протяжении всего обеда его неловкость почти не прошла. Но людей было достаточно, чтобы разговор тек легко, и в его отношении я не увидела ничего враждебного.

Его нарочно не посадили рядом со мной за обедом. Когда мы поднялись из-за стола и разошлись по комнатам, я выждала удобный момента, чтобы начать свой разговор. В столовой поставили маленькие столики; начал играть отличный струнный оркестр, и наш хозяин, который сел со мной за один из столиков, вовлек Кузьмина в нашу беседу. После нескольких слов хозяин извинился и встал, оставив Кузьмина и меня одних.

Мы оба были смущены. Чтобы не молчать, я сказала что-то не имеющее отношения к делу и стала искать в своей сумочке портсигар. Он оказался пуст. Кузьмин неловко достал свой портсигар, предложил мне сигарету и помог прикурить.

Пока мы курили, лед, казалось, растаял. Мы разговорились. Теперь наши роли совершенно поменялись. Теперь, когда в любой момент его прежняя судьба могла без труда выпасть мне и моим близким, казалось вполне естественным, что я расспрашивала его о Сибири, о его жизни на каторжных работах.

Я впервые в жизни разговаривала с осужденным. Он говорил без горечи, с улыбкой, рассказал об организации восстания где-то на границе России, о провозглашении там республики, о том, как за ним охотились и схватили. Он рассказывал о тюрьме, где осужденные на каторжный труд ожидали отправки в Сибирь, о кандалах, о бесконечных сибирских днях.

Я слушала. Когда он закончил рассказывать о себе, начал расспрашивать меня. У меня, по крайней мере, было некоторое представление о жизни сибирских заключенных, почерпнутое из русской литературы, которая описывает с особой любовью мрачное существование в этих далеких тюрьмах. Но, как я теперь узнала, эти несчастные политические ссыльные не имели даже самого отдаленного представления о том, какие мы. О да, у них были представления, они думали, что мы звери в обличье человеческом. Они полагали, что у нас не может быть никаких человеческих чувств и мы не можем поступать по-человечески.

С прямой откровенностью и детской простотой Кузьмин задавал мне очень странные вопросы. Я начала рассказывать ему о себе, об атмосфере, в которой я воспитывалась, о своей работе во время войны, о своих беседах с крестьянами. Он сосредоточенно слушал, сложив руки на столе и наклонив голову. Теперь настала его очередь впервые в жизни услышать что-то противоположное тому, чему его учили с детства. Многое из рассказанного мною было явно непонятно ему, и он просил более детальных объяснений. Наконец, когда я заговорила о своей жизни на фронте и в Пскове, он поднял голову и спросил:

– Возможно ли, чтобы Романовы любили Россию?

– Да, они любят ее; они любили и будут любить ее всегда, что бы ни случилось, – ответила я, не подозревая о том, как часто в будущем у меня будет причина вспоминать эту фразу.

Путь был проложен. Теперь я могла заговорить о своем отце. И в тот вечер, прощаясь с Кузьминым, я почувствовала, что достигла чего-то, поговорив с ним.

Моего отца не освободили ко дню моей свадьбы, но теперь я не так тревожилась за его судьбу. И я не ошиблась; через несколько дней из его дома убрали охрану.

Над Петроградом и его бестолковой властью сгущались тучи. Великий русский патриот генерал Корнилов, видя, что фракция Керенского с ее словесной эквилибристикой и постоянными уступками большевикам может привести Россию прямиком к гибели, решил потребовать более решительных мер в отношении армии.

Сначала Керенский сделал вид, что согласен сотрудничать, но внезапно переметнулся на другой фронт и предал Корнилова. Кажется, что таким образом он надеялся снискать благосклонность большевиков. На самом же деле он только способствовал их полной победе. Смелые действия генерала Корнилова были последними в своем роде перед полным мраком, и на мою страну обрушился хаос.

Моя свадьба совпала с этим временем. Так как теперь было точно известно, что мой отец не сможет на ней присутствовать, мы решили отпраздновать ее в Павловске, где жила моя бабушка, королева Греции. Застигнутая в России революцией, она осталась со своими племянниками.

Одно время Павловск был излюбленной резиденцией императора Павла I. Дворец находился всего в нескольких милях от Царского Села, он и окружающий его парк перешли в руки побочной ветви царской семьи. Теперь они находились во владении князя Иоанна, женатого на принцессе Сербской Елене, с которой я ездила на фронт.

Наша свадьба была назначена на 19 сентября. Двумя днями раньше начали циркулировать слухи о предложенном Корниловым государственном перевороте. Эти слухи были такими настойчивыми, что солдаты, которые к этому времени превзошли сами себя в наглом пренебрежении дисциплиной, начали уже подумывать, не лучше ли им исправиться. Во всяком случае, части вокруг Царского Села заметно оживились и встряхнулись на эти несколько дней.

Корниловский переворот не ставил своей целью восстановление монархии, но мы все надеялись и желали ему успеха, так как нам казалось, что он может спасти Россию от полной анархии и, возможно, даст нам большую степень личной безопасности.

Но все эти надежды оказались бесплодными. В последний момент, когда все было готово и успех предприятия, казалось, был гарантирован, Керенский раскрыл весь заговор Совету. Один из его участников застрелился, все остальные вместе с Корниловым были арестованы.

Накануне моей свадьбы было невозможно определить, какой оборот примут события. Корнилов был почти у ворот Петрограда. Гражданская война казалась неизбежной. В воздухе носилась тревога, когда утром девятнадцатого в сопровождении верной мадемуазель Элен, которая несла в коробке мое свадебное платье, я села на поезд из Петрограда в Павловск. В этом городке, как мы слышали, были беспорядки, и казалось вполне вероятным, что мы можем оказаться в зоне боев. Время от времени мы действительно слышали глухой грохот не такой уж далекой канонады, но, когда мы добрались в Павловск, там было тихо и мирно. Стоял прекрасный осенний день; парк сиял янтарем и золотом, ярко вырисовываясь на фоне чистого холодного неба.

Моя дорогая бабушка, королева Греции, встретила меня в тот день особенно ласково. После легкого обеда принцесса Елена отвела меня в мои комнаты. Мадемуазель Элен вытащила из коробки серое атласное платье, серую кружевную шляпу, остальные части моего свадебного наряда и помогла мне одеться. Когда я была готова, вошел князь Иоанн с иконой и благословил меня. В этом он заменил мне отца, чье отсутствие я чувствовала очень остро. Со слезами на глазах бабушка тоже благословила меня. Затем, держа под руку князя Иоанна, я пошла в собственную часовню дворца, где меня ожидал Путятин.