Советская военная разведка в Китае и хроника «китайской смуты» (1922-1929) - Михаил Алексеев

8 декабря 1927 г. Рахманин подвел итог своего четырехмесячного пребывания в Шанхае. Срок, по его оценке, достаточный, чтобы добиться известных результатов. Однако результаты, по признанию Рахманина, были еще очень малы.

За истекшее время, с 20-х чисел октября 1927 г., от Рахманина поступили следующие сообщения:

– в Хубэй выехал «Жорж»;

– от ЦК КПК был получен «законспирированный» коммунист – «Сынок», толковый работник, человек в Шанхае новый и без связей, которого предполагалось ввести в Гоминьдан с последующим устройством в одном из местных парткомов;

– повторялась информация о вербовке «Тана», советника 33-го корпуса, которому, однако, еще не удалось устроиться на службу в одном из местных штабов;

– был принят на работу в качестве переводчика китаец-коммунист, бывший переводчик одного из советников, которому присвоили кличку «Джон»;

– договорились о сотрудничестве с женой «Жоржа», проживавшей в Нанкине, которая работала в гимназии и одновременно в каком-то правительственном комитете.

И, наконец, Рахманин сообщал, что начал работать «один компрадор Громова», который доставал документы и выполнял задания, но дать ему оценку он посчитал преждевременным. «Компрадор» (впоследствии получил псевдоним «Иностранец») работал всего одну неделю и запрашивал к тому же солидное жалованье, которое мог и не оправдать. Это был, как выяснилось впоследствии, единственный ценный агент резидентуры Рахманина и последующих резидентур.

В общем, число «с /с» – секретных сотрудников, по словам Рахманина, достигло «приличной цифры»; на этой основе уже можно было работать и развивать дело в дальнейшем, но требовалось еще «известное время», чтобы «прилично» организовать работу.

Рахманин считал, что те условия, в которые была поставлена шанхайская резидентура, были не только ненормальны, «но прямо невозможны». По-прежнему связь с большей частью агентов производилась через Портнова. Из имевшихся здесь еще двух других русских переводчиков, входивших в аппарат резидентуры, Рахманин частично привлекал только одного для связи с «Сынком» и «Джоном». Но и эти оба владели китайским не лучше, чем Портнов: они понимали и могли объясниться только «приблизительно», а это создавало недоговоренность, недопонимание, вносило напряженность в отношения. Для вновь прибывших переводчиков беседа с китайцами на политическую тему была непосильна. Они не ориентировались в местной обстановке и не владели военно-политической китайской терминологией. Такие переводчики являлись на самом деле балластом для резидентуры.

Использование Портнова после 7 ноября на агентурной работе стало затруднительным. О нем упоминалось в местной газете «Россия» как о человеке, работавшем по разложению белой эмиграции, как об одном из виновников взрыва собора в Софии. Иначе, как «этот негодяй», Портнова в статье не называли.

Оснований к этому не было никаких. Однако Портнову пришлось перебраться с частной квартиры в генконсульство. Неудобства этого были очевидны. Но Рахманин продолжал его привлекать к обеспечению связи с агентами, хотя и допускал, что его выезды не могут быть часты. Генконсул же настаивал на срочном откомандировании Портнова. В конечном итоге Портнов был отправлен в Тяньцзинь в качестве нелегального резидента, где в очередной раз в 1929 г. был провален.

Рахманин вынужден был признать, что ввиду запутанной и беспорядочной обстановки, осмыслить которую было не под силу молодым, неопытным сотрудникам, поступавшие сведения были зачастую противоречивы, малозначительны и даже маловероятны. Однако и эту информацию Рахманин не мог отправлять в Центр, так как во время налета на генконсульство все было уничтожено, и до последнего времени он занимался восстановлением шифросвязи.

В одной из телеграмм Рахманин указал, что его устроила бы ежемесячная смета в 2000 американских долларов, а поскольку из Центра не последовало никаких возражений, он и исходил из этой суммы при развертывании работы. При этом он обращал внимание, что крупные суммы у него «съедают иждивенцы». Таковым, в частности, оказался прибывший в Шанхай долгожданный нелегальный помощник резидента Р. Штальман. Использовать его для работы не представлялось возможным, так как он не владел ни английским, ни китайским языками. К иждивенцам Рахманин отнес и приехавшего «Алексеева», которого он задержал в Шанхае до его отъезда в Ханькоу, «чтобы натаскать на технике работы».

8 декабря 1927 г. была перехвачена телеграмма Ван Цзин-вэя (того самого «левого» гоминьдановца, с которым на протяжении многих лет заигрывали советские представители в Москве и в Китае), направленная из Шанхая в Кантон: «Советское консульство является штаб-квартирой коммунистов. Мы ждем, что вы произведете обыск и выгоните советского консула. Все коммунисты подлежат аресту. Это важнейшая задача момента».

Такой резкий выпад в сторону советского консульства был обусловлен тем, что Ван Цзинвэй получил сообщение о готовящемся восстании.

13 декабря 1927 г., после подавления «Кантонской коммуны», был совершен налет на генеральное консульство СССР в Кантоне и арестован весь его штат вместе с лицами, находившимися в консульстве.

На следующий день вице-консула А. И. Хассиса199, секретаря В. А. Уколова, делопроизводителей Ф. И. Попова, К. С. Иванова и переводчика П. П. Макарова вывели на улицу и к каждому из них прикрепили надпись: «Русский коммунист! Каждый может делать с ним, что хочет». Со связанными руками их провели через весь город и на одной из площадей расстреляли на глазах огромной толпы китайцев.

Оставшиеся в живых генконсул Б. А. Похвалинский, четыре женщины и двое детей содержались под арестом в тюрьме в исключительно тяжелых условиях. 30 декабря 1927 г. их посадили на пароход и через Гонконг направили в Шанхай, где они пересели на японский пароход и через Японию возвратились на родину.

На следующий день после ареста и расстрела сотрудников генконсульства в Кантоне, 15 декабря, генеральному консулу СССР в Шанхае была вручена нота от имени нанкинского правительства о разрыве дипломатических сношений с СССР.

Парадокс ситуации заключался в том, что у Советского Союза не было дипломатических отношений с нанкинским правительством, сформированным в апреле 1927 г. Как, впрочем, таковых отношений у нанкинского правительства не было ни с одним западным государством, которые продолжали признавать только пекинское правительство. Международное признание нанкинского правительства произошло лишь в 1928 г.

Советские консульства в Южном, Центральном, Северном Китае и Маньчжурии и китайские посольства в СССР существовали на основании соглашения с пекинским правительством.

Нота НКИД СССР была направлена дипломатическим комиссаром провинции Цзянсу Го Тайци, а не министром иностранных дел национального правительства в Нанкине. В ноте, в частности, говорилось: «…11 декабря в Кантоне произошло восстание, закончившееся насильственным занятием города коммунистами, прервавшими средства сообщения и учинившими по всему городу пожары, грабежи и убийства. Это неслыханное происшествие со всеми сопутствующими трагическими последствиями приписывается главным образом тому обстоятельству, что коммунисты пользовались в качестве базы для руководства своими операциями советскими консульствами и советскими государственными коммерческими агентурами. Существуют опасения, что происшествия аналогичного характера могут иметь место и в других местах. Ввиду этого настоящим устанавливается, что предоставленное консулам СССР, находящимся в различных провинциях, признание будет аннулировано, что советские государственные коммерчесике агентуры в различных провинциях должны будут прекратить свою деятельность, с тем чтобы можно было уничтожить в корне дурное влияние и произвести тщательное расследование».