Грешные намерения - Элизабет Хойт

У него вырвался звук, похожий на рыдание, и она закрыла глаза и прижалась мокрым от слез лицом к его лицу.

— Темперанс. — Он повернулся, касаясь ее губ. — Господи Боже. Темперанс!

Она обрадованно поцеловала его, впуская его язык, хоть такой малостью давая ему проявить свою власть. Ее движения замедлились, она ощущала лишь заполненную им пустоту, соприкосновение бедер, ласки языка. Это происходило постепенно, естественно, как восход солнца, и теплота разливалась по ее телу. Она чувствовала, как напряглись внутри ее все его мышцы. Она знала, что и он достигает вершины, и продолжала целовать его. Осторожно. Нежно. Передавая ему своим телом все свои чувства.

Он расслабился, а она все еще лежала на нем. Однако ей хватило силы протянуть руку и развязать его запястья.

После этого она уткнулась головой в его шею и прошептала:

— Я люблю тебя, Лазарус Хантингтон. Я люблю тебя.

— Тебе все еще больно, когда я дотрагиваюсь до тебя? — спустя некоторое время спросила Темперанс. Они с Кэром уже приняли ванну, поужинали и теперь, голые, раскинулись на его кровати. Она лежала на боку, их ноги переплелись, и она гладила ладонью его грудь. Казалось, она, не могла насытиться прикосновениями к нему.

Кэр повернул голову и посмотрел своими сапфировыми глазами ей в глаза.

— Нет, твои прикосновения больше не вызывают у меня боли. Думаю, ты вылечила меня. Немного покалывает, но это не болезненное ощущение. — Он схватил ее руку и потер пальцами свой сосок. — Даже совсем наоборот.

Счастье золотым лучом пронзило Темперанс, но она сохраняла серьезное выражение лица.

— А ты уверен? Может быть, нам надо еще раз проверить?

Он насмешливо скривил губы и, поднеся ко рту ее пальцы, поцеловал каждый нежно и осторожно.

— Это вызов, мадам?

Она скромно опустила глаза, ее сердце громко стучало.

— Возможно.

— Тогда я постараюсь не разочаровать тебя. — Его тон стал серьезным, а с лица исчезло прежнее, насмешливое выражение. — Я постараюсь никогда не разочаровывать тебя.

— Ты не разочаруешь, — прошептала она. Он, словно от боли, закрыл глаза.

— Думаю, я не тот человек, который тебе нужен. Она положила ладонь на его щеку.

— Почему ты так говоришь?

— Потому что я эгоистичен, тщеславен и корыстен — ничего похожего на тебя или на мужчин твоей семьи. Не думай, что я этого не понимаю. Я не заслуживаю тебя, Темперанс, но это не имеет значения. Ты сказала, что любишь меня, и я не допущу, чтобы ты передумала, сейчас или когда-нибудь потом.

Он всей тяжестью опустился на нее, и она почувствовала, что он снова возбужден и готов снова овладеть ею. Это была поза, выражавшая власть, желание подчинять своей воле.

Но она взглянула на него с нежной улыбкой.

— А почему ты не думаешь, что я сама выбрала тебя? Он удивленно свел темные брови.

— Что?

Она провела пальцами по его великолепным серебряным волосам.

— Ты именно такой, какой мне нужен. Ты честный, и сильный, и бесстрашный. Ты не позволяешь мне лгать, хитрить и находить себе оправдание; ты заставляешь меня посмотреть на себя со стороны. Я люблю тебя, Лазарус. Я люблю тебя.

— Тогда выходи за меня замуж, — яростно заявил он. Она чуть не задохнулась, счастье блеснуло так близко.

— Но… как же твоя мать?

Он высокомерно поднял бровь: — А что такого с моей матерью?

Темперанс прикусила губу.

— Я не аристократка и даже не имею к ним никакого отношения. Отец был пивоваром. И уж конечно, твоя мать и остальное общество не одобрят твой брак со мной. После пожара я даже не знаю, есть ли у меня какая-нибудь собственность, кроме одежды, которая сейчас на мне!

— Ну, это неправда, — сказал он, и его сапфировые глаза блеснули в тени занавесей. — У тебя есть прекрасное фортепиано.

— У меня?

— У тебя, — сказал он и поцеловал ее в нос. — Я заказал его пару недель назад, в качестве сюрприза, и поскольку его не доставили до пожара… А его не доставили, не так ли?

— Нет.

— Значит, — с важным видом заявил он, — у тебя есть фортепиано и полный гардероб одежды, а этого приданого хватит, чтобы выйти за меня замуж.

— Но это ты заказал фортепиано! — Темперанс не могла сдержать улыбки. Фортепиано? Лазарус мог называть себя эгоистом, но это был самый восхитительный подарок из всех, которые она когда-либо получала.

— Не важно, откуда появилось фортепиано, миссис Дьюз, — ответил Лазарус, — важно, что оно принадлежит тебе. Что касается общества, мне на него наплевать. Могу поспорить, что больше всего сплетен, вызовет то, что я вообще нашел женщину, которая согласилась стать моей женой.

— А твоя мать?

— А моя мать, без сомнения, будет страшно рада, что я, наконец, женился.

— Но…

Он прижался к ней, и она забыла, что собиралась возразить.

— О!

Она подняла глаза и увидела его так близко, его серебряные волосы падали по обе стороны ее лица.

— Ты выйдешь за меня, миссис Дьюз? — шепотом спросил он. — Ты спасешь меня от одиночества?

— Выйду, если ты спасешь меня от безрадостной жизни, бесконечной работы и обязанностей.

Его синие глаза загорелись, и он со страстью поцеловал ее. Он только на секунду оторвался от ее губ, чтобы спросить:

— Так ты выходишь за меня, дорогая моя миссис Дьюз?

— Да, — рассмеялась она. — Да, я выхожу за тебя, и буду любить тебя до конца наших дней, мой лорд Кэр.

Она могла бы сказать больше, но он снова поцеловал ее, и слова уже не имели значения. Было важно только то, что он любил ее, а она любила его.

И что они нашли друг друга.

Прошел год, и все это время король Ледяное Сердце становился все мрачнее и мрачнее. Одного за другим он распустил своих придворных. Ему надоели его прелестные наложницы, и он отослал их вон из дворца. Он сидел в одиночестве в своем золотом тронном зале, на бархатном троне и размышлял, почему он чувствует себя так плохо. Единственной, кто составлял ему компанию, была маленькая синяя птичка, но птичка не могла ни говорить, ни смеяться, ни улыбаться.

Однажды кто-то тихонько постучал в дверь тронного зала, а когда король разрешил войти, вошла Мег, служанка.

Король, сидевший на троне, выпрямился, но его широкие плечи тут же опустились, он помрачнел.

— Где ты была?

— О, и здесь, и там, и во всем огромном мире, — весело сказала Мег. — Я чудесно провела время.

— Значит, ты снова уйдешь? — спросил король.