Искренне ваш Шурик - Людмила Улицкая

«Боже, как это величественно», – подумала Вера Александровна и целиком отдалась переживанию, как это происходило с ней на хороших концертах и на лучших спектаклях… С тонким оттенком любования самой собой, способной к этому возвышенному переживанию…

Скрипнула дверь. Она обернулась: в темноте коридора мелькнула белизной стройная спина. Лена прошмыгнула к ванной комнате.

«Как… как это возможно? – потрясенная Вера прислонилась к подоконнику. – Надо немедленно уйти, чтобы они не узнали, что она оказалась свидетельницей этого… этого…»

Раздался звук льющейся воды… Вера прокралась по коридору к себе в комнату и, не снимая халата, легла в постель. Ее тряс озноб.

Боже, как это безобразно… Значит, у них с Шуриком всегда были какие-то отношения? Но почему, почему она не осталась с нами ради Марии? Что это? Родительский эгоизм? Полная неспособность к жертве? Столько лет мечтать о встрече с любимым человеком, и вот так… Она силилась понять, но не могла. Любовь – трагическое и высокое чувство, и это шмыганье в коридоре… А Шурик, Шурик? Какой фиктивный брак, если… Не одна мысль не додумывалась до конца, только обрывки возмущенного чувства, оскорбление, брезгливость, страх и горе потери клубились и завивались в душе… Заплакала она не сразу – только собравшись с силами. И плакала до утра.

В Шереметьево Вера не поехала. Простилась с Марией возле лифта. Напоследок Мария горячо прошептала на ухо Вере:

– Я тебе не сказала самого главного: я вырасту и приеду, а ты сделай так, чтоб Шурик не женился ни на ком, я сама на нем женюсь.

Шурик был доволен, что мама не едет в аэропорт:

– Конечно, Веруся, лучше оставайся дома. Для Марии еще одно прощание будет дополнительной травмой.

На самом деле от травмы он берег маму. И уберег: по пути в Шереметьево сломалось такси, шофер долго ковырялся в железных потрохах машины. Лена, проклиная свое невезение, вышла из машины и вытянула руку навстречу потоку машин. Ни одна сволочь не останавливалась. Все гибло. Десятилетием вынашиваемый план срывался из-за какой-то гнусной железки. Следом за матерью выскочила из машины Мария, запрыгала, замахала руками и закричала:

– И не поедем! И никуда не поедем!

Стовба побелела лицом и глазами, сбила с Марии шапку и стала яростно хлестать ее по лицу. Шурик, выйдя из столбняка, оттащил Марию к машине. Лена ринулась за ними. Ярость ее перекинулась на Шурика. Она трясла его за воротник и кричала:

– Бездарь! Тряпка! Маменькин сынок! Ну сделай же что-нибудь!

Мария висела на его правой руке, левой он вяло отражал нападение.

Скорее бы кончился весь этот бред, как в плохом кино… Какое счастье, что мама не поехала… Кошмарная баба… Ведьма сумасшедшая… Бедный наш Мурзик…

Остановилась потрепанная машина. Шофер такси подошел к водителю, перекинулись несколькими словами. Лена сообразила, что судьба над ней смилостивилась, и на рейс они не опоздают. Шофер перекладывал чемоданы из багажника в багажник, Шурик вытирал Марии расквашенный нос.

За двадцать минут доехали до аэропорта. Без единого слова. Шурик выволок Стовбин чемодан. Мария несла свой маленький, собранный Верусей. Шурик время от времени подтирал Марии нос. Стовба шла впереди, не оглядываясь, с большой спортивной сумкой. Как хорошо, что никогда больше не надо будет ее утешать…

Шурик тащил огромный чемодан, в свободную руку вцепилась Мария. Посадка уже была объявлена, возле стойки остановились. Стовба разжала сведенные губы:

– Прости. Я сорвалась. Спасибо за все.

– Да ладно, – махнул рукой Шурик. Мария прижалась губами к Шурикову уху:

– Скажи Верусе, что я еще приеду… И жди меня. Да?

Они ушли в проход, Мария долго оглядывалась и махала рукой.

Потом Шурик долго ехал в автобусе до аэровокзала. Настроение у него было самое поганое. Ему хотелось скорее домой, к маме. Он с удовольствием думал о том, что они будут опять вдвоем, что он не будет больше вставать в семь утра, тащиться с сонной Марией в троллейбусах и метро… Он чувствовал себя разбитым и невыспавшимся.

«Надо будет Верусю в санаторий отправить», – думал он, засыпая на заднем сиденье в набитом автобусе.

Мария и Лена Стовба летели в Париж. Всю дорогу они целовались.

Зимнее пальто Мария разрешила с себя снять, но шапку – ни в какую. Это зимнее пальто и шапку из черной цигейки, купленные в «Детском мире», Мария решится выбросить только через пять лет. Тогда же она напишет свое последнее письмо в Москву с сообщением о том, что ее приняли в Нью-йоркскую балетную труппу. С тех пор следы Марии и ее родителей окончательно затеряются…

Отсутствие Марии имело стереоскопический эффект: оно углублялось упрятанным позади него отсутствием Елизаветы Ивановны. Точно так же, как десятилетием раньше Вера натыкалась на осиротевшие вещи матери, теперь она вынимала из укромных углов завалявшуюся заколку, головную повязку или старый носок Марии и тут же замечала, что мамин чернильный прибор (а на самом деле корновский, отцовский) из слоистого серого мрамора с почерневшими бронзовыми нашлепками все еще стоит на письменном столе, над которым прежде возвышалась крупная фигура матери, в воспоминаниях все более походившей на Екатерину Великую, а кресло, в котором Мария любила устраивать кукольное гнездо, прежде служило вместилищем большого тела Елизаветы Ивановны. Теперь уже не один, а два призрака населяли квартиру. Печальная и подавленная, Вера сидела в кресле перед выключенным телевизором, уставившись в экран пугающе-стоячим взглядом. Шурик предвидел, что мама будет тяжело переживать отъезд Марии, но не ожидал такой катастрофической реакции. Она очень изменилась и в отношении к самому Шурику: избегала обычных вечерних чаепитий, не затевала привычных разговоров о Михаиле Чехове или Пэрдоне Крэге. Ни о чем не спрашивала, ничего не поручала. Наконец Шурик заподозрил, что перемена эта связана не только с потерей Марии, но есть и какая-то иная причина странного между ними охлаждения.

Причина действительно была: Вера все не могла избавиться от потрясения, связанного с подсмотренным ночным эпизодом. Она пыталась найти объяснение этому чудовищно непристойному поведению, но все более запутывалась: если Шурик любит Лену, то почему же она уехала… если Шурик ее не любит, почему она оказалась у него в комнате, голой… а если она его не любит, то почему она, накануне отъезда к любимому человеку… если она его несмотря ни на что любит, зачем они затеяли развод и лишили Марию великой будущности…

Шурик, после пятилетней школьной каторги вернувшийся к своему привычному рабочему режиму, вставал теперь как раз к тому времени, когда должен был забирать Марию из училища.

Он варил себе геркулес – пять минут после закипания, по рецепту бабушки, – когда вошла мама и села на свое обычное место. Сложила перед собой руки и сказала тихо, еле слышно:

– Ты все-таки должен мне все объяснить…