Геббельс. Портрет на фоне дневника - Елена Ржевская

«Англия и Советский Союз обязуются действовать совместно, и, следовательно, как выражается господин Иден, бывшие «сотрудники» стали союзниками. Обе стороны обязуются довести войну до окончательной победы и не заключать никакого сепаратного мира или какого бы то ни было перемирия. Для нас это очень подходящий случай для доказательства братства капитализма и большевизма».

Но вернемся в начало июля.

«ВСЕ БЛИЖЕ К МОСКВЕ»

6 июля 1941. Вчера: на фронтах обстоит хорошо. На Центральном фронте кольца окружений все теснее сжимаются. Наши танки повернуты на север. Москва временно оставлена в покое. Туда русские бросают все имеющиеся у них резервы… Маннергейм командует слишком тупо и не дорос до уровня русского командования. В остальном все идет на лад. Авиация работает отлично… Мы должны действовать быстро, и операция на Востоке не должна затянуться слишком надолго…

Об этом позаботится фюрер.

7 июля 1941. Вчера: положение на Восточном фронте хорошее. Снова развиваются большие операции. Русские подтягивают на фронт огромные подкрепления. Это только хорошо и желательно. В таком случае нам не придется преследовать их слишком далеко в глубь страны… Трофеи (под Минском) пока еще необозримы. Но все же в некоторых местах красные оказывают упорное сопротивление. Но в Москве постепенно осознают серьезность военной ситуации. На это указывает русская военная сводка. Она может пока сообщить только об отступлениях… Англичане становятся наглыми и совершают даже дневные налеты. Отвлекающие удары – для Москвы. Они болтают даже о вторжении в Западную Европу. Мы ничего не имеем против. Пусть только придут. Ясно, что они пытаются предпринять теперь все, чтобы использовать отсрочку своей казни. Но, надо надеяться, это не заставит себя ждать слишком долго, – с яростью записывает он. – 33 000 тонн потоплено подводными лодками… Русские снова наврали целый мешок. Совершенно невозможно даже все это опровергнуть. Особенно они мелют вздор о наших сумасшедших потерях. Они уже готовы назвать 700 000 человек. Но так же было при каждом наступлении. Но в итоге мы имеем 300 000 пленных… В Москве царит мрачнейшее настроение. Мы сделаем все, чтобы его усилить.

И во внутренних делах у Геббельса полно забот. Пресечь конкурентов: «Розенберг намеревается организовать свою лавочку пропаганды один… Каждый хочет заниматься пропагандой, и чем меньше он в ней понимает, тем больше хочет». Так кончился временный альянс его с Розенбергом. Устанавливается привычная атмосфера подсиживания, злобной ревности, доносов. Сотрудник министерства иностранных дел (Риббентропа) докладывает ему о своем опасении, как бы заграничные партийные организации не оказались подчиненными их министерству. «Об этом не может быть и речи, – вспыхивает Геббельс. – Государство не может руководить партией, это было бы подрывом основ нашей партии. Мы этого не допустим».

Он занят также «разрешением еврейского вопроса в Берлине. Там еще так много работы». Но особенно много забот доставляют ему «бомбодачники» – это те, кто бежал за город от бомбардировок. Геббельс натравливает на них полицию и гестапо. «Этот паразитический сброд отравляет нам настроение. Жаль, что для этих бездельничающих баб не введена еще трудовая повинность». А тут еще и выставка искусств должна открыться в Мюнхене под его руководством. «Фюрер поручает мне выступить вместо него с речью… В эти времена задача не из приятных».

Война не принесла ожидаемой разрядки, не разрешила жгучих вопросов. В Германии плохо с продовольствием, на Балканах «царит настоящий голод. В особенности в Греции. В Италии высказывают большое недовольство. Муссолини действует недостаточно энергично. В Румынии симпатии к нам заметно уменьшились. Заботы, куда ни глянешь». «Во Франции и Бельгии царит почти что голод. Поэтому настроение там соответственное».

Но никакие заботы, никакие войны, никакие невзгоды немецкого народа не мешают его личному устройству и обогащению. Помимо отстроенного только что «замка» в Шваненвердере, где Геббельс теперь частенько обитает, комплекса домов в Ланке, куда он также выезжает, в дни войны обустраиваются его загородные владения: «строится новый норвежский домик. Он будет стоять в весьма идиллическом месте». «Осмотрел наш новый бревенчатый дом, который очень красив. Он расположен в лесу и приспособлен для мирного периода, который, конечно, придет».

Для этого нужно лишь малость – одолеть русских.

А пока что «прилежно строится» еще и большое сооружение – личное убежище Геббельса на Герингштрассе, где он проживает с семьей.

8 июля 1941. Вчера: на фронте все обстоит хорошо. Значительные успехи. На юге очень тяжелые бои. Дороги почти непроходимы. Взяты Черновицы. Операция развивается. У противника нет больше никакого оперативного управления. Военнопленные показывают, что не капитулируют лишь из страха перед расстрелом. Настроение у нас на фронте очень хорошее… На Центральном фронте все по-прежнему превосходно. В Финляндии очень тяжело. Финны непригодны для наступления. Петсамо со своим никелем в полной безопасности. На Востоке никаких воздушных налетов. Это доказывает, что военно-воздушные силы красных уже не обладают больше никакой ударной силой. Наш подвоз осуществляется беспрепятственно. В западной Германии опять сильные налеты. Красные делают пугалом немецких парашютистов. Мы поддерживаем это, распространяем сами такие сведения и добиваемся тем самым значительной паники. В Москве, согласно безупречной информации, дела выглядят в мрачном свете. Мы не успокоимся, пока не добьемся падения красных бонз. Это нам удалось в 1933, удастся также на этот раз… Наша пропаганда листовками против Советов усиливается. Капитуляция! – таков лозунг… В США настроение все еще очень разное. В нашей победе над Россией никто больше не сомневается. Большевистская оперативная сводка дается в партийной фразеологии. Смоленск два раза подвергся бомбардировке. Все ближе к Москве… Сегодня я вылетаю к фюреру в Ставку.

Так заканчивается последняя запись рукописного дневника Геббельса.

«КАПИТУЛЯЦИЯ! – ТАКОВ ЛОЗУНГ»

С этим лозунгом, прозвучавшим в дневнике Геббельса, немецкие войска подступали к Москве, уверенные в своей скорой победе.

8 июля 1941 года, как уже сказано, датирована последняя запись в найденных нами тетрадях Геббельса. Этой записью заканчивается 4-томное собрание рукописных дневников Геббельса, в котором эти «наши» тетради составляют больше половины объема. С того дня Геббельс записей собственноручно не делал. И понятнее становится, почему именно рукописные тетради, как наиболее ценные, он взял с собой в бункер и держал при себе до конца.

Можно было бы поставить на этом точку.

Но выясняется спустя многие годы: Геббельс, начиная с 9 июля 1941 года, принялся ежедневно диктовать свой дневник двум стенографам, нанятым для этого в министерство.

Расшифрованные машинописные страницы в немалом объеме были обнаружены советской разведкой в подземелье имперской канцелярии в металлических ящиках. К тому времени я уже демобилизовалась и об этом не знала.

Вероятно, какое-то время советские военные власти были довольно беспечны в отношении бумаг, остававшихся в этом подземелье. Так, некто Эльза Голдшвамм, одна из тех, кого направили на уборку в бункере, взяла из открытого будто бы ящика связку бумаг в 500 машинописных страниц дневника Геббельса. Сохранила их и спустя годы, в 1961-м, вручила Мюнхенскому институту современной истории.