Фатальная ошибка - Джон Катценбах

Девушка начала было возражать, но Кэтрин замахала на нее руками:

— Эшли, позволь мне защитить собственный дом так, как я считаю нужным.

Ее твердый тон сломил сопротивление девушки. Она кивнула:

— Ну хорошо. Я иду наверх. Но если я услышу что-нибудь, что мне не понравится, я тут же спущусь.

Правда, она смутно представляла себе, что именно могло бы ей настолько «не понравиться».

Кэтрин подождала, пока Эшли не поднимется по единственной лестнице в центре дома. Когда сверху донесся явственный скрежет старинного ключа, поворачивающегося в замке, она подошла к шкафчику, встроенному в стену рядом с разинутой пастью большого камина. Там, позади приготовленных для топки поленьев, стоял в старом кожаном чехле дробовик ее бывшего мужа. Она не вытаскивала его уже много лет и не чистила, так что не была уверена, сможет ли он выстрелить хотя бы одной из шести пуль, катавшихся на дне чехла. Старый дробовик вполне мог взорваться в ее руках при нажатии курка. Тем не менее это был крупный экземпляр и выглядел устрашающе — особенно отверстие на конце ствола. Женщина надеялась, что этого будет достаточно.

Она достала дробовик и заняла позицию около камина в кресле с подголовником. Заправив все шесть патронов в обойму, она взвела курок и стала ждать, положив оружие на колени. Дробовик был в смазке, запачкавшей ее руки. Она вытерла пальцы о брюки, оставив на них темные полосы. Кэтрин не очень хорошо разбиралась в стрелковом оружии, но знала, как снять курок с предохранителя.

Услышав за окном какой-то шум, она положила руку на ложе дробовика.

* * *

Она долго глядела из окна, по-видимому погрузившись в размышления, затем резко повернулась ко мне и спросила:

— Вы когда-нибудь чувствовали, что можете убить человека?

Я задумался над вопросом, и она сказала:

— Наверное, это и есть ответ. Возможно, вам вместо этого имеет смысл подумать над тем, как мы романтизируем насильственную смерть.

— Я не совсем понимаю, что вы имеете в виду, — отозвался я.

— Подумайте, как часто мы выражаем себя через насилие. В кино, по телевидению, в детских видеоиграх. Проводились специальные исследования, и результаты показали, что к тому моменту, когда ребенок вырастет, он успевает увидеть насильственную смерть много тысяч раз. Однако, несмотря на подобное образование, столкнувшись с чьей-то яростью, которая может плохо для нас кончиться, мы обычно не знаем, как на нее реагировать.

Я ничего не ответил, и она, отойдя от окна, села в свое кресло.

— Нам вечно кажется, — продолжила она холодно, — что мы знаем, как поступить в критической ситуации. А на деле оказывается, что не знаем и поступаем неправильно — из-за того, что неправильно оцениваем самих себя. Все наши слабости сразу дают о себе знать. И часто мы бываем не способны сделать то, что, как нам кажется, можем сделать. Но это не в наших силах.

— Вы думаете об Эшли?

Она покачала головой:

— Наверное, страх лишает нас сил.

Кэтрин глубоко вздохнула и подняла дробовик к плечу, прислушиваясь к звукам, доносящимся снаружи. Про себя она считала шаги. От окна к углу дома, мимо цветочных горшков, с такой аккуратностью выстроенных в ряд, и до входных дверей. Сначала он попробует войти через переднюю дверь, подумала она. Язык ее, казалось, присох к нёбу, тем не менее она резко крикнула:

— Входите, входите, мистер О’Коннел!

«Я жду вас» можно было не добавлять.

На миг наступила полная тишина, и единственное, что она слышала, — это свое затрудненное дыхание, да и то плохо, потому что его заглушал стук сердца. Глядя на мушку, Кэтрин пыталась успокоиться. Ей ни разу в жизни не приходилось стрелять ни в кого и ни во что, даже для практики. Ее отец был доктором. Отец Хоуп вырос на ферме и в пятидесятом году был призван рядовым на корейскую войну. Уже не в первый раз она пожалела, что его нет рядом. Секунду-другую спустя дверь открылась и шаги послышались в коридоре.

— Сюда-сюда, мистер О’Коннел, — бросила Кэтрин охрипшим голосом.

Парень, не проявляя ни малейшей нерешительности, проследовал в гостиную и встал на пороге. Кэтрин тут же направила ружье ему в грудь.

— Руки вверх! — скомандовала она. Ничего более оригинального в этот момент не пришло ей в голову. — Оставайтесь там, где стоите.

Майкл О’Коннел не сделал ни того ни другого. Вместо этого он шагнул вперед и, указав на дробовик, спросил:

— Вы хотите застрелить меня?

— Если понадобится.

— Интересно, — сказал он, внимательно посмотрев на нее, затем обвел взглядом комнату, словно запоминая каждую мелочь, — и в каком же случае это понадобится? — Он произнес это насмешливым тоном, словно подхватив ее шутку.

— Не думаю, что вам будет так уж интересно, если я отвечу, — так же насмешливо отозвалась Кэтрин.

О’Коннел помотал головой, не соглашаясь.

— Да нет же, — медленно сказал он, потихоньку продвигаясь вперед, — согласитесь, это как раз должно меня интересовать. — Он улыбнулся. — Вы что, будете стрелять, если я скажу что-нибудь, с чем вы не согласны? Если я сойду с места и приближусь к вам? Или отступлю назад? В каком случае вы нажмете на курок?

— Если вам так нужен ответ, вы можете его получить. Но он вам не понравится.

О’Коннел сделал еще шаг вперед.

— Не приближайтесь! И мне все же хотелось бы, чтобы вы подняли руки. — Кэтрин произнесла эти слова спокойно, надеясь, что тон у нее достаточно решительный. Однако прозвучали они не очень убедительно. И чувствовалось — возможно, впервые, — что это голос старого человека.

О’Коннел, казалось, прикидывал расстояние между ними:

— Вы ведь Кэтрин? Кэтрин Фрейзир. Мать Хоуп, да?

Она кивнула.

— Можно называть вас Кэтрин? Или вы предпочитаете более формальное «миссис Фрейзир»? Я не хочу быть невежливым.

— Мне все равно, как вы будете меня называть, потому что вы не задержитесь здесь надолго.

— Но, Кэтрин…

— Нет, я передумала. Называйте меня «миссис Фрейзир».

Он кивнул и опять улыбнулся, словно она пошутила.

— Миссис Фрейзир, я не собираюсь задерживаться надолго. Я только хочу поговорить с Эшли.

— Ее здесь нет.

Он покачал головой и усмехнулся:

— Я уверен, миссис Фрейзир, что вы выросли в приличной семье, да и сами вы наверняка внушали своей дочери, что врать нехорошо, особенно прямо в лицо человеку. Когда людям врут в лицо, это их сердит. А рассерженный человек может сделать что-нибудь очень нехорошее, правда ведь?