Коринна, или Италия - Жермена де Сталь

— Вот, — подхватила Коринна, — вот слова, с которыми ваш отец обращается к вам с небесных высот; эти слова относятся к вам!

— Это верно, — ответил Освальд, — да, Коринна, вы мой ангел-утешитель, вы облегчаете мою душу; но если бы я мог увидеть моего отца хоть за минуту до его смерти, если бы он узнал от меня, что я не оказался недостойным его, если бы он мне сказал, что верит этому, — я бы не терзался угрызениями совести, как величайший преступник, я не вел бы себя столь нерешительно и моя душа, которая не может никому обещать счастье, не была бы так смущена. Не обвиняйте меня в слабости, ведь мужество бессильно перед совестью: оно порождается ею, как же оно может над нею восторжествовать? Даже сейчас, когда надвигается темнота, мне мерещится, что в этих тучах сверкают молнии, угрожая мне. Коринна! Коринна! успокойте вашего несчастного друга или покиньте меня распростертым на этой земле, и, быть может, вняв моим стонам, она разверзнется и примет меня в обиталище мертвых.

Лорд Нельвиль долго пребывал в угнетенном состоянии, закончив свой горестный рассказ, который потряс всю его душу. Коринна нежно пыталась ободрить его, в темноте стала видна огненная река, низвергнувшаяся с Везувия, и она поразила взволнованное воображение Освальда. Коринна воспользовалась этим, чтобы отвлечь его от мучительных воспоминаний, и поспешила увести его к усыпанному пеплом берегу пылающей лавы.

Они шли, и земля уходила у них из-под ног, точно не пуская их к месту, гибельному для всякой твари: природа в этих краях враждебна человеку, он уже не может считать себя ее повелителем; она сбросила с себя его иго, призвав на подмогу смерть. Огненный поток окрашен в зловещий темный цвет, но, когда он зажигает виноградники или деревья, в воздух поднимается яркое, сверкающее пламя; сама же лава угрюма, словно адская река, созданная воображением человека; она катится медленно, как песок, днем она кажется черной, а ночью — багровой. Когда лава приближается, слышится легкое потрескивание искр, и чем оно слабее, тем страшнее, словно здесь к силе присоединилась хитрость: царственный тигр тоже потихоньку приближается размеренным шагом к своей добыче. Лава течет медленно, но ни на миг не задерживаясь: если на пути ей попадется высокая стена или какое-нибудь здание, которое мешает ее движению, она останавливается, нагромождает друг на друга черные смолянистые валы и наконец погребает под ними все преграды. Лава движется не так уж быстро, и человек вполне может от нее убежать; но, подобно неумолимому времени, она настигает и неосторожных, и стариков, которые, глядя на ее тяжелую медлительную поступь, воображают, будто ничего не стоит от нее спастись. Лава пылает так ярко, что огненная земля отбрасывает отблески на небо, и чудится, будто оно полыхает молниями; небо, в свою очередь, отражается в море, и весь мир как бы объят пламенем.

Из пропасти, откуда истекает лава, с шумом вырывается ветер, крутя огненные вихри. То, что творится в недрах земли, наводит ужас; чувствуется, что там бушуют какие-то неведомые силы и почва дрожит под ногами. Скалы, окружающие кратер, покрыты серой, залиты смолой и наводят на мысль о преисподней. Тускло-зеленые, грязно-желтые, темно-красные тона неприятны для глаза, и зрение страдает от них, подобно тому как страдал бы наш слух от визгливых заклинаний ведьм, низводивших по ночам луну с неба на землю.

Все вокруг вулкана напоминает ад, поэтические описания которого, бесспорно, навеяны этим местом. Здесь начинаешь постигать, почему люди поверили в существование злого духа, противящегося воле Провидения. Созерцая подобный пейзаж, задаешься вопросом: все ли в мире сотворено благой силой, или же в природе, как и в человеческом сердце, таится некое злое начало, порождающее ужас и гибель?

— Коринна! — воскликнул лорд Нельвиль. — Не здесь ли, на этих адских берегах, рождается страдание? Не с этой ли вершины взлетает ангел смерти? Если бы я не смотрел в твои небесные очи, я позабыл бы о прекрасных творениях Божиих; но как ни ужасен вид ада, он не так меня путает, как угрызения совести. Можно презирать все опасности, но в силах ли навеки ушедший от нас отпустить нам грехи, которые мы совершили по отношению к нему? Никогда! Никогда! Ах, Коринна, это слово начертано раскаленным железом! Казни, изобретенные больным воображением, непрестанно вращающееся колесо, вода, убегающая назад, едва к ней приблизишься, камень, скатывающийся вниз, едва его поднимешь, — все это лишь слабые попытки дать образ невозможного и непоправимого.

Вокруг Освальда и Коринны царила мертвая тишина; даже их проводники куда-то скрылись; и так как подле кратера вулкана нет ни животных, ни насекомых, ни растений, то слышался лишь гул бушующего пламени. Однако и сюда доносился городской шум; в чистом воздухе раздавался звон колоколов: быть может, это отпевали покойника или возвещали о рождении человека. Что бы там ни было, эти звуки вызывали у наших путешественников отрадные чувства.

— Дорогой Освальд, — сказала Коринна, — покинем эту пустыню, спустимся в мир живых, моя душа здесь томится. Обычно горы, приближая нас к небу, словно возносят нас над земной суетой; но здесь я испытываю лишь смятение и страх; природа здесь напоминает преступника, навеки удаленного от благостного лица Создателя за свои злодеяния. Здесь, конечно, не место для добрых людей, уйдем отсюда!

Когда Коринна и Освальд спускались в долину, хлынул проливной дождь. Факелы в их руках могли ежеминутно погаснуть. Сопровождавшие их ладзарони то и дело испускали крики, которые могли бы испугать тех, кому неизвестны обычаи этих людей. Порою они не могут справиться с обуревающей их жизненной силой, ибо им свойственны как лень, так и энергия. Живые, характерные лица ладзарони не выражают ни ума, ни доброты. Освальд все время боялся, что погаснут светильники, что Коринна простудится или подвергнется какой-нибудь опасности, и был поглощен только ею; эти нежные заботы постепенно вывели его из угнетенного состояния духа, овладевшего им после признания, которое он сделал Коринне. У подножья горы они увидели свою коляску; они не остановились у руин Геркуланума, который как бы снова погребен под Портичи, построенным над этим древним городом. Они вернулись в Неаполь почти в полночь, и Коринна, прощаясь с лордом Нельвилем, обещала ему наутро передать написанную ею историю своей жизни.

В самом деле, на следующее утро Коринна решилась выполнить свое обещание; и хотя при более близком знакомстве с Освальдом ее опасения лишь усилились, она вышла из своей комнаты с рукописью в руках, вся дрожа от волнения, но полная готовности вручить ее Освальду. Она вошла в зал гостиницы, в которой они оба остановились. Освальд был уже там; он только что получил письма из Англии, и одно из них лежало на камине; почерк, каким был написан адрес на конверте, так поразил Коринну, что, охваченная непонятным смятением, она спросила, от кого оно.

— От леди Эджермон, — ответил Освальд.

— Вы переписываетесь с ней? — перебила его Коринна.

— Лорд Эджермон был другом моего отца, — сказал Освальд, — и, если уж я заговорил о нем, не скрою от вас: мой отец подумывал о том, что Люсиль Эджермон, дочь его друга, смогла бы со временем стать мне женой.